БУЛГАКОВ, ВОЛОШИН, ШТАЙНЕР
«Я — ПИСАТЕЛЬ МИСТИЧЕСКИЙ» — говорил о себе М. А. Булгаков. Правильное понимание этого заявления навсегда избавило бы “знатоков” булгаковедения от обсуждения того, был ли Булгаков верующим, сочувствующим, христианином или кем-либо ещё.
М. Чудакова в одном из интервью определила мировоззрение писателя так: «Михаил Афанасьевич, конечно, в Бога верил, но как-то по-своему». Весьма странно было такое слышать от одного из признанных в России булгаковедов. Получается, что не обладая фундаментальными понятиями тонкоматериальной структуры мира и обнаружив в себе желание писать, можно было взять и состряпать роман о Высших реалиях (тем более что в атеистическом государстве никто бы это в серьёз не воспринял).
Но универсальное понимание сути Божественного миропорядка существовало всегда, и Булгаков, без сомнения, обладал этим знанием. Роман являет ситуацию невероятную: контакт и взаимодействие двух миров в лице их представителей; естественно, и автор хотя бы как медиум должен был быть на высоте. А быть на высоте — это не топология, а внутреннее качество; и испытанный на излом, изгиб и разрыв автор МиМ явил это качество в полноте.
Одним из тех, кто подключил Булгакова к резервуару высших духовных доктрин (помимо В. Шмакова и П. Флоренского) был М. А. Волошин.
О нём и пойдёт речь ниже.
Тайная жизнь духовного мастера из Коктебеля осталась практически никому не известна.
Тем не менее, Волошин получил в Париже орденское посвящение. Был лично знаком с Эдуардом Шюре, Папюсом, Седиром, Метерлинком. Уже живя в Коктебеле он имел колоссальное количество эзотерической литературы на французском языке. Также в коктебельских экспонатах имеется колода карт Тарота, выполненная на основе разработок Этейллы-д'Альвейдра-Папюса с сопроводительной книгой самого Папюса — объяснение идеограммы каждого аркана и символическое значение иероглифа каждой еврейской буквы.
Волошин был прекрасно знаком с трудами Е. П. Блаватской, о чём свидетельствует его участие в издании журнала «Вестник теософии». А также тот факт, что он был одним из лучших русских учеников Рудольфа Штайнера.
В Приложении даётся краткое изложение одной из лекций Р. Штайнера, из которой видится несомненная преемственность знаний по цепочке
Р. Штайнер — М. Волошин — М. Булгаков.
О. З. Кандауров
КОКТЕБЕЛЬСКИЙ МАГ
В 1994 году со съёмочной группой TV мне удалось побывать в Коктебеле. Директор Волошинского музея, знавший М. С. Волошину и много беседовавший с ней о хозяине дома, характере Волошина, его сильных и слабых чертах, о не подлежащих широкому разглашению интимных частностях их совместного бытия, посвятил нас, чувствуя наше расположение к личности великого поэта, в эти оставшиеся неопубликованными сведения. Мы имели в процессе съёмок и подготовки к ним допуск ко всем без исключения уголкам обширного строения, ко всем вещам, библиотеке, картинам, рисункам и фотографиям, скульптурам, ритуальным предметам, зачастую носившим характер как бы настенных украшений, декоративного убранства дома. Кроме того, я жил в том самом доме (бывшая дача Пра), где гостил в 1925 году около месяца у Волошина Михаил Булгаков. И сложилась следующая картина из разрозненных свидетельств этих источников.
В Россию из-за границы накануне октябрьского переворота приехал и был зафиксирован здесь Высшими Силами один из крупнейших духовных мастеров Европы. Оцениваемый сугубо по стихотворной лирике, занимавшей довольно скромное место в его грандиозной по размаху деятельности, он получил в профанно-полуинтеллигентском сознании (и масс-медиа как их полномочном трансляторе) место поэта второго, а то и третьего плана: в советские времена хамский псевдо-авангард задвинул его ещё глубже. Считалось, что он разбрасывался (в силу “малой даровитости'”) — и швец, и жнец, и на дуде игрец; этакий розовощёкий турист-бонвиван, маменькин сынок “без определённых занятий”.
Тайная жизнь духовного мастера осталась скрытой для профанов, а те, кто знал, помалкивали, пряча от ГПУ подлинное лицо всероссийского интеллигентского благодетеля и гуманиста размаха и уровня Ганди и Тагора. Витгенштейна и Швейцера. В 1923 году в его заповеднике нашли приют шестьдесят человек, в 1924 — триста, в 1925 — четыреста. А сколькие пользовались этими благами в дореволюционное время? И скольких он спас во время кровавой усобицы?
В знаменитом Планерном по соседству учились летать будущие воздушные асы; рядом, как выясняется, была не менее мощная школа асов духовных.
Получив в Париже орденское посвящение, Волошин был равным собеседником и другом таких корифеев духовной культуры, как Эдуард Шюре. Папюс, Поль Седир, Бургонь, Морис Метерлинк и Эмиль Верхарн. Он стал одним из лучших русских учеников Рудольфа Штайнера, и дорнахский дух братства сумел, как огонь, занести и в Россию.
Коктебельский “дядька Черномор” руководил из своего далека интеллектуальным сопротивлением режиму и каждый новый духовный самородок в скудной пустыне моря житейского встречал как личный себе подарок. Он отметил, выпестовал и вывел на орбиту целую плеяду поэтов и прозаиков — достаточно вспомнить имена М. Цветаевой. М. Кузмина и О. Мандельштама. Как художественный критик Волошин не имел себе равных; исследование «Аполлон и мышь» характеризует его как одного из выдающихся русских мифологов и культурософов, достойного ученика Вячеслава Иванова. Он был блистательным переводчиком, а его этюд об Э. Верхарне является образцом в жанре духовной биографии. Занимавшиеся рядом с ним работой по переносу мировой духовной культуры на русскую почву В. Брюсов, К. Бальмонт и А. Белый не вынесли высоты орденской дисциплины: первый был наркоман, оба других пьяницы. Только Волошин стоял неколебимо как скала, стоял, пока хватало сил. Пятнадцать лет он почти в одиночку держал фронт.
Макс входил в гpуппу русских эзотериков, которых объединил журнал «Вестник теософии». Мало того, его знания трудов Е. П. Блаватской и Станислава де Гуайты, Сент Ив д'Альвейдра и Папюса, Э. Шюре и Р. Штайнера, Э. А. Уайета и П. Седира были уникальны; книги перечисленных авторов на французском языке, коим Волошин владел в совершенстве, были в его библиотеке и все до единой прочитаны (среди нескольких сотен томов я не нашёл ни одной неразрезанной книги). Именно эта литература находилась в личном кабинете Максимилиана Александровича на антресолях масонского храма-мастерской, куда допускались только ближайшие ученики (там, в скрытом живописной панорамой Карадага чердачном отсеке, он прятал преследуемых от врагов).
Как только всё написанное Булгаковым было мастером прочитано и тем самым наведён мост между двумя великими душами и умами, вход в святая святых стал открыт духовному ученику и желанен ему. Знание французского языка упрощало общение с трудами классиков эзотерики, тем не менее материал оказался настолько необычаен и настолько велик, что без Вергилия-Волошина было не обойтись. Правда, уединяться с хозяином дома приходилось крадучись, не привлекая ничьего внимания (а без сексотов, вероятно, не гостевалось). Понимая, что он под присмотром “недрёманного ока”, Макс играл роль чудака, балагура, затейника; на людях был ровен и любезен со всеми, да и Булгакову выдавал информацию как “болтовню о курьёзных раритетах”, не зная, куда в ближайшем будущем повернёт руль его индивидуальных настроений. И только взгляды, намёки о вечном, созерцание звёздного неба со смотровой площадки коктебельского дома могли подсказать разумному ученику “кто есть кто” на Земле и на Небе. Как это тяжело — транслировать истину, что требует от проповедника максимальной отдачи, сквозь сурдину недомолвок и умолчаний! В этом случае всё решает готовность слушателя и его желание истиной овладеть. — «Имеющий уши — да слышит».
Булгаков всё схватывал на лету. Навык к глубокому у него выработали ещё отец и друзья и коллеги отца. Страсть к оккультному подогревалась атмосферой духовной свободы и независимости, в которой Булгаков воспитывался. То он пробовал на зуб гадания (ходил по молодости к гадалке); то испытывал “на прочность” спиритизм (а знакомых — на легковерие). “Он был очень суеверен!” — определила первая жена. — Неправда. Перед нами другой фрагмент из её же воспоминаний: “Мы на Новый год гадали, воск топили и в мисочку такую выливали. Мне ничего не вышло — пустышка, а ему всё кольца выходили. Я даже расстроилась, пришла домой, плакала, говорю: «Вот увидишь, мы разойдёмся». А он: «Ну что ты в эту ерунду веришь!»” (12; 107).
И правда что — ерунда.
Булгаков думал о важном.
В уцелевшей тетради с обрывками первой редакции Романа страницы, озаглавленные «Материал», показывают, что с самого начала развития замысла появились две центральные темы, волей и фантазией автора сопоставляемые и противопоставляемые: “На страницах «Материала» к роману им отведены специальные листы, озаглавленные «О Боге» и «О Дьяволе»” (3; 296).
В бумагах Булгакова фиксирован в виде выписок или просто заметок для памяти весь цвет европейской эзотерики. Помимо вошедшего в окончательный текст Романа “чернокнижника” Герберта Аврилакского встречаются имена Калиостро и Нострадамуса, Казановы и кабалиста Пико делла Мирандолы, Жана Вира (Иоганна Вейера), Якова Брюса и Жана Бодена (Волошинского любимца), Лео Таксиля и русского его пропагандиста М. Орлова, автора широко известной монографии «История сношений человека с дьяволом» (Спб, 1914), последние главы которой являются переводом-изложением книги Ж. Батая (Лео Таксиля) «Дьявол в XIX столетии».
Хрестоматийный Сен-Жермен, популярный за счёт Пушкинской «Пиковой дамы», буквально “окружал” собой автора МиМ; посвящённые вместе с Еленой Сергеевной пушкинистами в своё элитарное братство, они часто в годы работы Булгакова в Большом театре погружались в атмосферу оперы Чайковского, любимой им за мистику Сен-Жермена. Ситуация усугублялась «Брюсовым календарём», подаренным М. А. сестрой жены Ольгой Бокшанской.
Не забудем также Гофмана и Одоевского, с чьим творчеством Булгаков связан тысячами самых разных нитей, в том числе и интересом к магии, кабалистике и оккультизму.
В качестве маргинальных курьёзов автор МиМ собирал сонники, книги по спиритизму, хиромантии и астрологии; в конце концов, накопилась изрядная коллекция.
Однако, прежде всего фундаментальные вопросы духовной культуры занимали мысли Булгакова, оттого и разговор между учителем и учеником зашёл по существу.
Во-первых. Бог есть. Поэтому Он может быть познаваем, как познаваема всякая реальность независимо от уровня её материальной агрегатности.
Во-вторых. Познание Бога отнюдь не демистифицирует Его; оно демистифицирует сумму человеческих мнений и представлений о Нём, основанных на недоумениях, недоразумениях, недопонимании или прямой фальсификации жрецов, паразитирующих на функции посредников и “полномочных представителей Бога на земле”.
В-третьих. Никакого “Противобога” или “Чернобога” в Небесах нет и быть не может. Бог един, и вся Вселенная пронизана Его единой волей. Вместе с тем материальная структура Универсума существует в полярном разделении, помеченном условно знаками плюс и минус, и напряжение взаимодействующих друг с другом полюсов создаёт драматическое напряжение космического целого. Это тяготение-любовь друг к другу или сообща к Творцу называется Эрос человечеством биоса (в первом случае) и Агапе человечеством логоса (во втором).
В-четвёртых. Зло — чисто земной феномен; это инерционные силы вещества, противодействующие сущностям, проходящим эволюционный круг с бoльшей скоростью, чем остальные: силы, мешающие вырываться вперёд, т.е., образно говоря, “хватающие за полу”. Но вторая половина — духовная — всё равно ускользает вверх! Именно это имеет в виду Иешуа Га-Ноцри, говоря о нити .
И наконец, два полюса Ведомства МиМ, — Милосердие (Любовь) и Строгость (Справедливость); они же научение и экзаменация , которые осуществляют половины единого сотворённого существа, называемого Мир — четвёртого элемента за пределами Триипостасности. Чётные числа дуальны: квадрат “разламывается” на “две стороны”, на первую и восьмую горизонталь шахматной доски Мира с мгновенной азартной состязательной оппозицией.
Шахматная доска — «дар Шамбалы», по выражению русских эзотериков, является одним из мощнейших эзотерических ключей: 8 на 8 клеток: восемь по вертикали — число Бога Отца: восемь по горизонтали — 8-й аркан Тарота. Справедливость (Правосудие) — прерогатива Князя Мира сего, экзаменатора Сатанаила. Христос, благословляющий человечество раскинутыми руками, реализует обе эти силовые линии.
Дюрер, причастный к мудрости розенкрейцеров, изобразил в своих гностических штудиях такой квадрат. Потребовалось ещё несколько столетий, чтобы довести чтение этой схемы до полной внятности.
Таковы пять основных гностических позиций; с ними познакомил Волошин своего понятливого ученика в первые же дни стажировки.
Далее наступило время знакомства с основными эзотерическими ключами: системой Больших арканов Тарота; Кабалистическим древом с системой Сефирот; Астрософийным кругом (на основе Дендерского зодиака) и Насиком — шахматной доской, клетки которой являются “домами” 64-х китайских гексаграмм И-Цзина. Числовые значения слов; буквенные перестановки, или так называемое темурах-прочтение; нумерософийные смыслы цифр, чисел и цифровых соединений — все эти таинства открыты Булгакову человеком, от кого веяло мудростью, доброжелательностью и всё большей и большей любовью (на одной из акварелей, подаренных ученику, Волошин написал “с глубокой любовью”).
Я держал в руках колоду Тарота, выполненную на основе разработок Этейллы-д'Альвейдра-Папюса; каждая карта снабжена на полях сводом значений (порядковый номер, буква еврейского алфавита, числовое значение, буква латинского алфавита, буква санскрита, соответствующий египетский иероглиф, знак эзотерического алфавита Сент Ив д'Альвейдра, планета или знак Зодиака) — гностическая насыщенность высочайшего уровня. В сопроводительной книге Папюса — объяснение идеограммы каждого аркана и символическое значение иероглифа каждой еврейской буквы.
Этот впечатляющий массив мудрости упорядочен единым древнеегипетским происхождением, о чём ритуально заявляла огромная голова “царицы Таиах”, стоящая в “алтарной” части башни-храма (многократно воспетая хозяином дома “царица Таиах” оказалась на поверку изображением совсем другого персонажа египетской истории. Но название за коктебельской головой сохранили прежнее, уже как “цитату из Волошина”).
Рядом по стенам — ласковые черти-габриаки, целый хоровод. Их “домовая” служба подобна присутствию в каждом древнеегипетском жилище скульптурки доброго бога Беса — хранителя домашнего очага, отгоняющего злых духов.
Из таких простых и внятных гностических единиц складывалось у Булгакова понимание символического языка титанов мировой культуры: Данте, Достоевского, Гёте. Мефистофель Гёте и Люцифер Данте не были для него и раньше литературными абстракциями, а теперь стали приобретать чёткость, рельефность, внятность. Вместо пугающей тараканьей мифологии культа, имеющей достаточно прозрачное коммерческое задание, пришла ясная картина взаимодействия правой и левой рук Матери мира, качающей на ладонях дитя-человечество.
Булгаков встал на путь служения истине, и истина уже не отпустила его.
С пушкинским “желанием славы” пришлось распрощаться. Направляемый другим гностическим мастером — В. В. Вересаевым, он исследовал пушкинскую жизнь до конца и сделал правильный выбор. Истина — единственное, что не предаёт человека, и “сюрприз, который преподнёс роман”, оказался “сюрпризом века”.
Ведомый за руку Волошиным, Булгаков перешёл из тесной гудковской курилки под гулкие своды Великого Гностического Храма мировой духовной культуры. И разогнул спину.
После этого его уже невозможно было согнуть.
Вернёмся в коктебельский ашрам. По безмолвной взаимной договорённости была устроена весёлая “игра прикрытия”. Один из выдающихся русских теоретиков театра философ и культуролог Федор Степун специально противопоставлял лицедейство лицемерию, а актёрскую конвенционную обманность бытовому коварству и лжи. После революции многие великие умы вынуждены были (за неимением других возможностей изъясняться) писать о театре. Среди них Н. Евреинов. А. Волынский, С. Дурылин. Г. Шпет, И. Лапшин. У Степуна для этого были особые основания — его родной брат был актером МХАТа, и уже во время нахождения старшего брата в эмиграции сделался одним из добрых знакомых М. Булгакова. Даже если тексты Степуна-старшего и не попались на глаза автору «Дней Турбиных», то в беседах со Степуном-младшим могли быть в полноте восприняты в устном изложении.
Прикрытием ему стало актёрство — разнузданное, распоясанное, озорное. Разыгрывались шарады, составителем, режиссёром и постановщиком которых был Булгаков. Макс вместе со всеми с удовольствием участвовал в них как простой актёр. По воспоминаниям очевидцев, спектакль на слово Навуходоносор выглядел приблизительно так. Сцена первая: таверна; Люба Булгакова (в прошлом танцовщица) отплясывала на столе; поножовщина, мордобой ( на' в ухо ); затем к Максу, в роли восточного деспота, подползал некто и что-то, оглядываясь, шептал ( донос ); финал: Маруся Волошина ходила и орала: “Опять кто-то насорил ( сор и op )”. A потом появился Макс, опутанный простынями, — и вдруг взвизгнул, встал на четвереньки и стал жрать траву (т.е. известный факт помешательства Навуходоносора) (по 3; 251).
А вот ещё один образчик — на слово «Паноптикум», которое разбили на три части: «пан», «оптик» и «ум» — и в розыгрыше первой участвовал Булгаков, изобразивший польского пана. Целое же представили, выстроив у стены ряд «восковых» и «заспиртованных» фигур; Волошин на этот раз изобразил человеческий эмбрион в банке.
На музыкальных вечерах Булгаков иногда пел. Его коронным номером была эпиталама из оперы Рубинштейна «Нерон» «Пою тебя, бог Гименей». (Купченко В. «Странствие Максимилиана Волошина». СПб, 1996; 396).
О том, что балагурство двух эзотериков было камуфляжным, свидетельствует другой эпизод — начала 30-х годов. “Языческая плясунья” Люба купалась в забавах и розыгрышах, но погружённому в глубинные размышления Булгакову было не до них. “Однажды домработница открыла дверь и бежит обратно: «Любовь Евгеньевна, что делать, Пётр Иванович босой пришёл!» А это Петя Васильев, Петяня, как его звала Любаша, надел прямо на ботинки босые огромные ступни из папье-маше... Люба мне говорит: «Скорей ложись на мою кровать, сейчас Мака придёт!» Я ложусь, она накрывает меня пледом и из-под него торчат огромные босые ступни. Тут откуда-то приехал Михаил Афанасьевич, спрашивает, как дела дома. «Всё хорошо, только вот у Марики что-то случилось — распухли ноги». Он идёт в Любину комнату и видит мои ноги... Ну потом, конечно, он нас очень ругал...” (рассказ М. А. Чимишкиан, 3; 359).
Не удивительно, что, находясь в Коктебеле, никто ничего такого не заметил. Включая Любу. И тайна гностического посева обнаруживается только по всходам в «Мастере и Маргарите».
Но есть и явные следы контакта.
То, что оккультно-эзотерический тематизм был в центре творческих интересов Волошина, теперь, после публикации основного корпуса произведений, не подлежит сомнению. Демонстрирую присутствие Тарота в стихотворении 1917 года:
“Кто сказал: «Змеёю препояшу
И пошлю»?.. Ликуя и скорбя,
Возношу к верховным солнцам чашу,
Переполненную светами, — себя...” (13; 64).
Змей, кусающий свой хвост, Уроборос алхимиков, — знак актуальной бесконечности, “круг земной”, “круги своя” Ветхого завета. Именно им препоясан Маг 1-го аркана Таро; а над его головой изображена лемниската — знак Абсолютной бесконечности, восьмёрка Бога Отца. Правда, в поднятой руке Мага не чаша, а жезл, но чаша, меч и пантакль — символы мастей младших арканов — лежат перед ним на кубе-алтаре (не от этого ли название чаши на ножке — кубок!), образуя цельную концепцию Старших и младших арканов Таро. (Старшие арканы — наподобие музыкальных тональностей (C-dur, a-moll) — мы пишем с заглавной буквы, младшие — со строчной).
О магических способностях Макса свидетельствуют очевидцы: однажды от его присутствия занялась огнём занавеска, отчего чуть не случился пожар; в другой раз он взглядом воспламенил сухую траву на склоне Карадага. Зато когда случайно загорелась дача и катастрофа была неминуема, он волевым усилием усмирил огонь и спас строения. Это свободно-повелительное обращение с огнём перешло в Роман к коту Бегемоту вместе с некоторыми чёрточками Макса: толстый, увалень, добродушный, но ироничный, весёлый, к тому же и литературный критик (“Скабичевский”, согласно подписи в гроссбухе Грибоедова).
Конечно, от Мага следовало ждать многого.
И Макс в долгу не остался. В 1918 году появляется стихотворение «Европа», которое при прочтении никогда ни у кого не вызывало знакомых ассоциаций. — А зря. Всмотримся внимательнее:
“Держа в руке живой и влажный шар,
Клубящийся и дышащий, как пар,
Лоснящийся здесь зеленью, там костью,
Струящийся, как жидкий хризолит,
Он говорил, указывая тростью:
— Пойми земли меняющийся вид:
Материков живые очертанья,
Их органы, их формы, их названья
Водами Океана рождены.
И вот она — подобная кораллу,
Приросшая к Кавказу и к Уралу,
Земля морей и полуостровов, —
Здесь вздутая, там сдавленная узко,
В парче лесов и в панцире хребтов,
Жемчужница огромного моллюска,
Атлантикой рожденная из пен, —
Опаснейшая из морских сирен.
Страстей её горючие сплетенья
Мерцают звёздами на токах вод —
Извилистых и сложных, как растенья.
Она водами дышит и живёт.
Её провидели в лучистой сфере
Блудницею, сидящею на звере
На водах многих с чашею в руке,
И девушкой, лежащей на быке.
Полярным льдам уста её открыты.
У пояса, среди сапфирных влаг,
Как пчельный рой у чресел Афродиты,
Раскинул острова Архипелаг.
Сюда ведут страстных желаний тропы,
Здесь матерние органы Европы,
Здесь, жгучие желанья затая,
В глубоких влуминах укрытая стихия,
Чувствилище и похотник ея,—
Безумила народы Византия.
И здесь, как муж, поял её Ислам:
Воль Азии вершитель и предстатель —
Сквозь Бычий Ход Мехмед Завоеватель
Проник к её заветным берегам.
И зачала и понесла во чреве
Русь — Третий Рим — слепой и страстный плод, —
Да зачатое в пламени и гневе
Собой восток и запад сопряжёт!
Но роковым охвачен нетерпеньем,
Всё исказил неистовый Хирург,
Что кесаревым вылущил сеченьем
Незрелый плод славянства — Петербург.
Пойми великое предназначенье
Славянством затаённого огня:
В нём брезжит солнце завтрашнего дня
И крест его — всемирное служенье.
Двойным путём ведёт его судьба —
Она и в имени его — двуглава:
Пусть sclavus — раб, но Славия есть СЛАВА
Победный нимб над головой раба.
В тисках войны сейчас еще томится
Всё, что живёт, и всё, что будет жить:
Как солнца бег нельзя предотвратить, —
Зачатое не может не родиться.
В круженьях царств, в самосожженьях зла
Душа народов ширилась и крепла:
России нет — она себя сожгла,
Но Славия воссветится из пепла!” (13; 109-111)
Стихотворение посвящено некой В. Л. Рюминой, к которой в этом случае и обращена речь “персонажа с тростью”. Кто же этот таинственный Он? Постойте! Живой глобус, трость (с набалдашником в виде головы пуделя) — да это же Воланд! Время глубочайших потрясений — и он тут как тут. Сам Волошин называл его Ангел времён. Архангелическое достоинство Сатанаила-Воланда для Булгакова сомнению не подлежит, так же как и ангелическое достоинство рыцарей его свиты. Достаточно вспомнить, что Абадонна определяем как Ангел бездны , а поскольку у него, начальника охраны Воланда, есть заместитель — Азазелло, то и рыжий крепыш с бельмом на глазу — ангел же. Удивление это может вызвать только у профанов, ведь ангелом смерти почитался в греческой церкви архангел Михаил. Достоинство — одно, и задача — одна: исполнение воли Божьей , разные только функции и “знаки над Ведомствами” (об этом же свидетельствует и тезис православников; “Господь спасает нас наказанием” — при додумывании кто именно осуществляет последнее). Кирпич над порталом ведомства Воланда — это тот самый кирпич, который, по словам Мессира, просто так на голову не упадёт. Кроме того, обратите внимание на прямое значение этого знака: Воланд ни в коей мере не вожделеет увеличить количество “висельников, выскакивающих из камина”.
Этого мало. В 1923 году Волошин пишет второй монолог, «Благословение», не менее странный с точки зрения идентификации персонажа, коему он принадлежит:
“Благословение моё, как гром.
Любовь безжалостна и жжёт огнём.
Я в милосердии неумолим.
Молитвы человеческие — дым.
Из избранных избрал тебя я, Русь!
И не помилую, не отступлюсь.
Бичами пламени, клещами мук
Не оскудеет щедрость этих рук.
Леса, увалы, степи и вдали
Пустыни тундр — шестую часть земли
От Индии до Ледовитых вод
Я дал тебе и твой умножил род,
Чтоб на распутьях сказочных дорог
Ты сторожила запад и восток.
И вот вся низменность земного дна
Тобой, как чаша, до края полна.
Ты благословлена на подвиг твой
Татарским игом, скаредной Москвой,
Петровской дыбой, бредами калек,
Хлыстов, скопцов — одиннадцатый век.
Распластанную голой на столе —
То вздёрнутой на виске, то в петле,
Тебя живьём свежуют палачи —
Радетели, целители, врачи.
И каждый твой порыв и каждый стон
Отмечен мной, и понят, и зачтён.
Твои молитвы в сердце я храню:
Попросишь мира — дам тебе резню.
Спокойствия? — Девятый взмою вал.
Разрушишь тюрьмы? — Вырою подвал.
Раздашь богатства? — Станешь всех бедней,
Ожидовеешь в жадности своей.
На подвиг встанешь жертвенной любви
Очнёшься пьяной по плечи в крови.
Замыслишь единенье всех людей?
Заставлю есть зарезанных детей.
Ты взыскана судьбою до конца:
Безумием заквасил я сердца
И сделал осязаемым твой бред.
Ты - лучшая! Пощады лучшим — нет!
В едином горне за единый раз
Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз.
А из тебя, сожжённый мой народ,
Я ныне новый выплавляю род!” (13; 127-128)
“Знатоки” неуверенно определяют его как “монолог в стиле поучений Ягве”. В таком случае становится непонятным отличие этого “Ягве” (лучше сказать Яго) от Сатанаила, выступающего в традиционном амплуа палача и садиста. И тут картину проясняет Е. П. Блаватская, которая в «Тайной Доктрине» прямо называет Иегову Сатаной, подводя под это солидную доказательную базу.
Не забудем, что «Тайная Доктрина» имелась в библиотеке Волошина, была им проштудирована и вошла, судя по всему (в прямом чтении или изложении Волошина), в “гностический банк” автора МиМ.
Итак, перед нами Первый и Второй монологи Воланда, произнесённые им ещё до появления на Патриарших. Что ж удивительного? “Против неба на земле” из зачина Ершовского «Горбунка» (как и многое другое — почти всё) тоже принадлежит Пушкину. Братское сложение сил — фундаментальный принцип адептов духовной культуры. Разве от Гоголя убыло, когда он по-ученически чётко выполнил учительские указания по воплощению замыслов «Ревизора» и «Мёртвых душ»? Ещё и весело “приложил об коленку” обожаемого наставника: “Бывало спросишь: ну как, брат Пушкин? — Да так, отвечает, как-то всё... Большой оригинал!” Ниже мы увидим, что Булгаков поступил совершенно по-гоголевски.
Если бы великий Макс дожил до создания (пусть не публикации) Романа, он бы с гордостью констатировал, что заканчивал свой творческий путь его подопечный, как Данте (см., напр., 15; 103). Ещё бы! Он сам задал ученику этот грандиозный размах. Более того. Проникновенность и глубина поставили обоих — в равной мере — вне публикационного поля “совейской литературы”, проще говоря, МАССОЛИТа. Учитель привил Булгакову вкус к глубине, но одновременно и “чуждый дух”, по какому вынюхивали врага ищейки режима. Преуспевающий автор, успевший обзавестись коврами и антикварной мебелью, мгновенно попал в “неприкасаемые”; редакторы, издатели и литературные боссы вдруг стали сторониться его как зачумлённого. Он сделался сыном вечности и сразу же — пасынком времени, сыном человечества — и пасынком России.
Зато получил благословение учителя:
Войди, мой гость, стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога...
Со дна веков тебя приветит строго
Огромный лик царицы Таиах.
Мой кров убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шёпот
Не заглушит ни южный ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
Мои ж уста давно замкнуты...Пусть!
Почётней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
И ты, и я — мы все имели честь
“Мир посетить в минуты роковые”
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни — немой её укор.
Я сам избрал пустынный сей затвор
Землёю добровольного изгнанья,
Чтоб в годы лжи, падений и разрух
В уединенье выплавить свой дух
И выстрадать великое познанье.
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли.
Так минет всё — Европа и Россия,
Гражданских смут горючая стихия
Развеется... Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи...
Ветшают дни, проходит человек,
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днём.
Благослови свой синий окоём.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас. (13; 177-178)
Ныне адресность этого обращения не вызывает сомнений. Просто никто, кроме Булгакова, из переступавших порог коктебельского храма, этих слов не достоин.
Это ещё не всё.
Исследователи почему-то не обращают внимания на мистическое тождество фамилий учителя и ученика: Вол и Bull (англ.) (М. Булл — так Булгаков подписывал свои фельетоны) в мифологическом смысле одно и то же, а в слове буйвол они вообще сливаются воедино. Между тем вол и осёл — первые апостолы Христа, согревшие Его своим дыханием в яслях Вифлеемской пещеры. Когда “иностранный специалист” по эзотерическим рукописям всерьёз заявляет, что он был свидетелем разговора Пилата и Иешуа Га-Ноцри, интересно было бы узнать, а был ли он в Вифлееме в рождественские день и час?
Был, и это легко показать.
Вол — знак созвездия Телец, «созвездия отцов»; Осёл — символ Мировой оси; плюс соединительный союз и — англ. & ( and ); в сумме Вол & Осёл — вот он, Воланд! А осёл — его символическое животное. Т.е. Воланд-Осёл — один из двух восприемников на Земле воплотившегося Планетарного Логоса. — Всё чётко и строго.
Вторая же половина фамилии мастера шин (?) — двадцать первая буква иврита, 21-й аркан Тарота — Дурак, Сумасшедший; числовое значение аркана — 300 равно сумме числовых значений букв словосочетания Роах Элохим — Дух Господень и потому является его идентификатом. Итак, медленно проявляя подлинное лицо и имя “инженера”, Булгаков внёс начало фамилии коктебельского мага в карнавальные дефиниции “специалиста по магии”. Впрочем, всё получилось так складно не без участия Высших Сил. Вторая часть фамилии помогла.
Есть и ещё одна тайна.
В первом варианте Романа главный герой Булгаковской мистерии — Поэт. Это слово необъяснимо для булгаковедов. Автор МиМ презирал рифмоплётство, не читал стихов, и когда ему в ответ тыкали Пушкина, судорожно кричал, что Пушкин “не стихи”. Вероятно то, что “поэзия должна быть глуповата”, в принципе не устраивало апологета разума (“Без мысли нет литературы”, — любил повторять Булгаков). И вдруг — Поэт, причём в аспекте авторской самоидентификации с героем произведения; это всегда выглядело за пределами логики. — В чём же дело?
Не может быть, чтобы всей душой ждавший встречи с новоявленным наследником Достоевского и Толстого Волошин не удостоил Булгакова ни одним стихотворением. Форма взаимных стихотворных посвящений была очень распространена. Адресатами Волошинских посланий в стихах часто становились не слишком заметные люди; а тут — такая встреча, такая взаимная любовь, и чтобы без поэтического отклика?!..
Опасно доверять прямым “столбовым” указаниям. Чуть прикровенности, две-три “фигуры умолчания” — и таинственная жизнь духа становится трансцендентной для исследователей. Все рассматривают “заднюю сторону иконы” — нет чтобы вглядеться в изображение.
Вглядимся.
И — о чудо! — вот оно, на поверхности.
Мало версифицированное, написанное языком Экклезиаста, разбитое на семь не то строф, не то перикоп стихотворение «ПОЭТУ» (1925).
1
“Горн свой раздуй на горе, в пустынном месте над морем
Человеческих множеств, чтоб голос стихии широко
Душу крылил и качал, междометья людей заглушая.
2
Остерегайся друзей, ученичества шума и славы.
Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы.
Только противник в борьбе может быть истинным другом.
3
Слава тебя прикуёт к глыбам твоих же творений.
Солнце мёртвых, — живым она намогильный камень.
4
Будь один против всех: молчаливый, тихий и твёрдый.
Воля утёса ломает развёрнутый натиск прибоя.
Власть затаённой мечты покрывает смятение множеств!
5
Если тебя невзначай современники встретят успехом, —
Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды:
Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем.
6
В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает,
В дни, когда спазмы любви выворачивают народы,
В дни, когда пулемёт вешает о сущности братства —
7
Верь в человека.
Толпы не уважай и не бойся.
В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога” (13; 173-174).
Конечно, это наставление библейского пророка новозаветному апостолу. Какая глубина! Какая серьёзность!
И что характерно. Перикопы пронумерованы, а заключительное пятистишие специально разорвано пополам. Почему? Конечно, семь — священное, космическое число, и всё же... Посмотрим в Тарот. — Эврика! 7-й аркан Колесница ; Возлюбленный (6-й аркан) начинает свой путь — вспомним отзыв Волошина о Булгаковском начале. И это не всё. Седьмой аркан семантически и графически идентифицируется с созвездием Большой Медведицы, а медведь — Миша, Михаил. Таким образом, Булгаковская адресность, несмотря на прикровенность, была фиксирована очень чётко. На то и эзотерические ключи, чтобы не раскладывать всё, как абориген, только на поверхности.
Булгаков понял, принял и “зарубил”. Слово Поэт для него вдруг наполнилось новым смыслом. Поэт — это посланник Высших Сил (конечно, речь идёт о поэте-пророке), кто направлен для служения по эту сторону бытия, в отличие от представителей Иерархии, находящихся по ту сторону и лишь иногда фантомно заглядывающих в наш мир.
Потому-то главный герой ранних вариантов МиМ и назывался Поэт. Поэт — всегда подмастерье; только перейдя в пророческое служение, он становится мастером.
В этом гениального ученика просветил и наставил его великий учитель:
“Когда же ты поймёшь.
Что ты не сын земли,
Но путник по вселенным,
Что солнца и созвездья возникали
И гибли внутри тебя,
Что всюду — и в тварях, и в вещах — томится
Божественное Слово,
Их к бытию призвавшее,
Что ты освободитель божественных имен,
Пришедший изназвать
Всех духов - узников, увязших в веществе,
Когда поймёшь, что человек рождён,
Чтоб выплавить из мира
Необходимости и Разума
Вселенную Свободы и Любви —
Тогда лишь
Ты станешь Мастером” (13; 95-96).
И Булгаков стал Мастером. Не тем, который поселён на страницах романа, тот — лунный, не заслуживший света; Булгаков его перерос. Волошин видел солнечность души молодого адепта; он закрепил свое видение 19-ю строками предыдущего посвящения: ведь 19-й аркан — Солнце! И Волошин оказался прав.
“Когда он умер, — рассказывала Елена Сергеевна, — глаза его вдруг широко открылись — и свет, свет лился из них. Он смотрел прямо и вверх перед собой — и видел, видел что-то... Это было прекрасно” (3; 482).
Это было вuдение Иешуа Га-Ноцри.
Ибо только Свет порождает свет.
По книге О. КАНДАУРОВА "ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МИХАИЛА"
ПРИЛОЖЕНИЕ
Рудольф Штайнер
Зло в свете познания антропософии
(Краткий перевод лекции, прочитанной 15 января 1914 г.)
Тема сегодняшней лекции есть, в сущности, продревний вопрос человечества, вопрос о происхождении зла и тьмы заблуждений. Этот вопрос вполне правомерен, ибо он выступает не только с теоретическо-научной точки зрения. Человеческая душа соприкасается с ним на каждом шагу своей жизни.
Наша жизнь протекает не только среди добра и блага, но, — как полагают некоторые — в гораздо большей степени среди зла и всяческих бедствий.
Изучая произведения выдающихся мыслителей ХIX века, мы находим, что даже они со всей своей философией, со всем своим стремлением к познанию, становятся в тупик перед этой проблемой. Итак, сегодня мы попытаемся рассмотреть в качестве некоей основы, результаты зимнего цикла лекций с духоведческой точки зрения, исходя из которой можно, может быть, подойти к ответу на вопрос о зле. Ибо как я часто подчеркиваю, только духоведение открывает взоры в области бытия, не доступные внешней науке и философии.
Сначала разрешите мне кратко рассказать вам, сколь остро занимал этот вопрос сердца и души великих мыслителей на протяжении веков.
Не углубляясь в далёкое прошлое человеческого развития, мы начнём с мыслителей, живших в последних столетиях перед основанием христианства в Греции, — стоиков. Эта замечательная группа пыталась, основываясь на воззрениях Платона и Сократа, ответить на вопрос: “Как должен вести себя человек, желающий войти в жизнь так, чтобы это соответствовало его внутреннему существу, а также предначертанным и известным ему его назначением?” Этот вопрос можно назвать основным их вопросом. И здесь перед духовным оком стоика вставал идеал мудреца , — т.e. такого человека, который стремился встроиться в мировое целое сообразно своему назначению.
Стоическое мировоззрение в описании идеала мудреца завело бы нас слишком далеко, но одно мы должны все же отметить: в стоицизме присутствует понимание того, что человеческое развитие идёт по пути всё более ясной выработки человеческого самопознающего существа, человеческого “я” - существа. Мудрец говорил себе: « “Я” является тем, благодаря чему человек может ощутить самого себя с полнейшей ясностью в мире. Это “я” может быть замутнено, может как бы оглушить себя (и оно оглушает себя, когда человек даёт своим желаниям и аффектам слишком войти в игру своих ощущений и представлений)».
Замутнение ясности своего “я” является родом некоего духовного бессилия. И первые шаги к познанию духовного мира ведут – в смысле стоиков – к освобождению души от этого духовного бессилия, т. e . взятию под контроль своих желаний и страстей, и установлению ясности душевного прозрения через душевные переживания. Изложенное являлось необходимым условием для духовного преображения. (Подробней об этом см. в работе “Загадки философии”). Т. o . человек, вчленяющийся в мировое развитие, подобно мудрецу познает, - в смысле стоицизма, - что это развитие способно его воспринять, что оно действительно проникнуто мудростью и что он может как бы погрузить свою мудрость в волны Мировой мудрости.
И тут встаёт вопрос: “Как согласовать с мудростью мирового порядка зло, господствующее в мире и противопоставляющее себя человеческому стремлению к этой мудрости?” Т.е. как же согласуется зло и горе с верой в Божественное провидение? Перед стоиком всплывало нечто, что ещё и поныне люди, не проникнувшие в духоведение, а лишь подошедшие к его вратам, считают оправданием зла. Это необходимость человеческой свободы ; рассуждения приводят к следующему выводу: “Человек свободен в своем стремлении к идеалу мудреца. Ибо предполагается, что он может, как остаться на своей исходной точке, так и может погрузиться в жизнь аффектов и страстей”. В этом случае, думал стоик, человек погружается в царство, которое не является, прежде всего, его царством, которое, в сущности, ниже его самого.
Можно было бы упрекнуть мудрость мирового порядка в том, что человек вообще может погрузиться в царство ниже него стоящее, но это было бы столь же неразумно, как если бы, мировой порядок упрекали бы в том, что ниже человеческого царства существует ещё и другое. Тот факт, что такое царство, погрузиться в которое может человек, существует, есть следствие и мудрость мирового порядка; возможность выбраться из такового — есть дело собственной мудрости человека.
Так мы видим, что ответ на вопрос о зле, поставленный у врат духоведения, есть уже в древней стоической мудрости. Но мы вправе сказать, что в отношении понимания зла, как такового, позднейшие столетия пошли безусловно вперёд.
И здесь мы обратимся к духу чрезвычайно замечательному, жившему уже в христианскую эпоху и оказавшему большое влияние на образование западного христианства, — к Августину. Он также занимался исследованием вопроса о значении зла в мире и пришел к следующему своеобразному заключению: зло как таковое не существует, оно является лишь отрицанием добра. Добро же есть нечто положительное, но так как смертное существо по причине своей слабости не всегда может осуществить добро, то последнее ограничивает себя, и это ограниченное добро не нужно толковать как нечто положительное, равно как не является положительной тень, существующая благодаря свету.
Слушая ныне подобные размышления о зле, мы, благодаря развитию мышления, вправе признать их довольно наивными, хотя и сегодня ещё находятся сторонники подобных воззрений (напр. Кемпбелл в “Новой теологии”).
Также можно указать на целую группу мыслителей, которые по предшествовавшим условиям своей душевной жизни стоят уже ближе к тому, что может сказать о зле духоведение. Наиболее яркой фигурой, жившей в христианскую эпоху, но ещё стоявшего на принципах платонизма был неоплатоник Плотин, который считал так: человек состоит из душевно-духовного и материально-телесного. Благодаря погружению в телесное человек причастен к свойствам материи, которая ставит препятствия свободному проявлению духа. В этом погружении духа в материю и лежит причина бедствий во внешнем мире. Не только отдельные мыслители, но и широкие слои мыслящих людей чувствовали, что такое воззрение не является вполне удовлетворительным. Жизнь требовала дальнейшей проработки этого вопроса в свете нового времени и новых условий.
Хочу обратиться к философу ХIХ века с особо, на мой взгляд, развитыми душевными данными. Я имею в виду Германа Лотце и его замечательный труд “Микрокосм”.
Один из главных поставленных им вопросов был такой: как нужно относиться ко злу и бедствиям в смысле идеи воспитания? “ Нужно предположить, что Бог употребил зло и несчастия для того, чтобы воспитать людей и привести их к свободной Деятельности души. Это может случиться лишь в том случае, когда сама душа производит эту внутреннюю работу, освобождаясь от зла, и лишь благодаря этому может сознательно раскрыть своё истинное существо и постичь свою истинную ценность”. Но это совсем не применимо к миру животных, в котором зло и жестокость выступают в самом широком смысле. Таким образом, Лотце отбрасывает идею воспитания. Особенное внимание он обращает на то, что идея воспитания противоречит всемогуществу Бога. ”Созерцая мир – считает Лотце – мы должны признать, что, судя по общим законам его, и по тому как можно осмыслить явления, — мир мог бы существовать и без зла. Действительная мудрость отталкивает зло, следовательно, оно должно быть вызвано к жизни произвольно”. И здесь он выступает против Лейбница, написавшего “Теодицею”, и полагавшего, что мир со всем его злом, является лучшим из миров, ибо если бы он таковым не был, это означало бы или то, что Бог не знал лучшего мира, что противоречит его Всеведению, или знал, но не создал, что противоречит его Всеблагости, или, наконец, не смог создать, что противоречит его Всемогуществу. Лотце возражает ему следующее: ”Невозможно говорить о Всемогуществе Бога, если мир, в котором царствует зло, есть его Эманация. Поэтому утверждение Лейбница о нашем мире нуждается в пересмотре”.
Лотце выдвигает такую гипотезу: “В великом целом, в Космосе, всюду видны порядок и гармония; зло проявляется лишь в единичном. Но какая в том польза? Не лучше ли будет прийти к следующему выводу: зло существует в мире, и мудро то, что рядом с ним находятся добро и благо. Но мы не видим этой мудрости, т. e . в отношении зла мы вынуждены признать наше познание ограниченным. Существует мудрость, — и это не человеческая мудрость, к которой мы не можем прийти и которая оправдывает зло”.
Всё это показывает нам, — и я потому так подробно изложил эти воззрения, — с каким оружием мы должны подходить к понятию зла в философском мышлении человечества. И по мере нашего ознакомления с этим оружием, мы всё больше осознаём, что оно по отношению к загадке, всюду нами встречаемой, является тупым или, говоря словами Лотце, “совершенно негодным”.
Существовали и другие мыслители, которые пытались ещё глубже проникнуть в подосновы бытия, достигнуть которых можно лишь путём развития души к высшей способности познания. Таким мыслителем был Яков Бёме, это глубокая индивидуальность Х VI - XVII вв., которой до сих пор не хотят понять многие наши современники. Бёме пытается объяснить, как можно проследить зло вплоть до глубочайших основ мира, показать, что оно не является лишь чем-то отрицательным, но что коренится до известной степени в подосновах бытия мира и человека.
По мнению Бёме, в Божественном существе должно было наступить как бы некое разделение. Существо, пронизывающее мир своей деятельностью, не может прийти к пониманию самого себя: эта его деятельность должна, так сказать, с чем-либо столкнуться. В сущности говоря, мы также в своей деятельности постоянно сталкиваемся с окружающими нас вещами, благодаря чему имеем возможность осознавать наше “я”. Вообще, человек воспринимает самого себя лишь в физическом мире, сталкиваясь с вещами. Божественная Сущность не встречается с какой-либо другой; она сама должна создать себе “противника”, или, как выражается Бёме, противопоставить свое “нет” своему “да”, т. e . самому себе. Оно должно ограничить в себе свою истекающую в Бесконечность деятельность, должно разделиться в себе самом, т. e . создать себе собственную противоположность. Т. o . Божественное Существо как бы создает себе “противника” для того, чтобы осознать себя; в самом этом факте не может быть речи о зле, это лишь необходимое условие бытия.
Зло возникает благодаря тому, что проявляется тварное, которое вступает во взаимодействие не только с жизнью, истекающей из Божества, но и с тем, что идёт от его “противника”.
Конечно, такой ответ не удовлетворяет того, кто пытается проникнуть в тайны бытия путём духоведения. Этот пример приведён лишь для того, чтобы показать до каких глубин может дойти мыслитель, желающий исследовать проблему зла. Но остановимся на мысли, сформулированной Лотце: “ Где-то должна существовать мудрость, оправдывающая зло, но человек ограничен в своей способности суждения”.
Любимым предрассудком нашего времени является стремление принять нашу способность познания как единственно возможную, не думая о том, что она может когда-либо выйти из этого нынешнего её состояния развития и проникнуть в другие миры, лежащие за чувственным миром. Может быть, вопросы о зле не могут найти ответа лишь потому, что искавшие его люди либо не хотели, либо не могли перешагнуть через познание, придерживающееся чувственного мира и прийти к иному познанию, лежащему за пределами обычных и научных воззрений.
Мы часто говорим о возможности отделения человеческой души от её телесности, о том, что она может подвергаться духовному химизму, который также отделяет душевно-духовное от телесного, как внешняя химия отделяет водород от кислорода, разделяя воду. Я говорил уже о том, что человек, отделивший своё душевно-духовное от физически-телесного, противостоит этому последнему, находится вне своего тела и способен тогда воспринимать духовный мир. В таких состояниях человек путём своего непосредственного опыта – вне тела – способен заглянуть в доступные его ступени развития области духовного мира. В данный момент нас особенно интересует, как разрешается с точки зрения этого пути вопрос о зле. Рассмотрим сначала то, что называется злом в повседневной жизни.
Поднимаясь от физического к духовному (бестелесному) восприятию, человек видит, что всё то, что он должен был воспринимать как зло, есть лишь несовершенное и именно оно создаёт человеку трудности и препятствия на пути. Самые тяжелые препятствия являются результатом несовершенства. Отсюда, конечно, не следует высокомерное утверждение, будто всякий духовидец, проникающий в высшие миры, является совершенством. Духоведческий путь является в известном смысле – мучением, и именно потому, что в мгновения, когда человек выходит из физической повседневности и своей душой принимает участие в высшем видении, он, вдруг сознает, что несёт несовершенства в себе самом подобно тому, как комета несёт свой хвост. Он сознаёт, что должен переработать их, ибо, в противном случае, он перенесёт их в свою позднейшую инкарнацию. Всё то, через что он шёл до сих пор совершенно бессознательно, предстаёт перед ним во всей своей очевидности. Это трагическое видение того, чем он является в обыденной жизни должно быть глубоко пережито. Истинная серьёзность жизни в действительности начинается лишь с этой точки. И если в начале пути человек не достигает многого, то одно несомненно: он видит собственное зло и несовершенство с абсолютной ясностью в минуты, когда покидает их, поднимаясь в духовный мир. Таким образом, ясное осознание зла и несовершенства достигается уже при первых шагах по пути духа.
Дальнейшее погружение в суть этой проблемы выводит нас к основам возникновения всего человеческого зла. В моей последней книге «Порог духовного мира», я пытался указать именно на эту основу зла, исходящую из самого человека. Все зло есть ничто иное, как эгоизм. Человеческое несовершенство или зло, начиная с ничтожных мелочей, которые мы рассматриваем как человеческие ошибки, и кончая самыми большими преступлениями, чем бы они не казались: явлениями ли души или слабостями тела, - их общей основой является эгоизм. Мы найдём также, что всякое истинное стремление человека выйти за пределы зла, всегда основано на борьбе с тем, что мы называем эгоизмом. Все этические принципы и моральные положения, если они истинны, основаны на этом утверждении.
Но с другой стороны, именно то, что в физическом мире проявляется как эгоизм, является необходимым условием при достижении духовных миров, поэтому укрепление души и усиление её индивидуальных свойств есть, в какой то мере, цель человеческой жизни. Ибо лишь развитая душа, душа, укрепившая силу, коренящуюся в ее “я”, может полновесно войти в духовный мир.
Так мы видим, что в человеке, поднимающемся в духовные миры, должно быть усилено именно то, что наоборот, должно быть отброшено при стремлении стать моральным в мире физически-чувственном.
Один замечательный мистик высказал следующее изречение: “Украшая себя (раскрываясь), роза украшает весь сад”. Для духовного мира это положение действительно верно. В духовном мире тем больше задействована душа, чем сильнее она выработала в себе то, что лежит в её полноте. Но надо понимать, что для процесса развития души физически-чувственный мир имеет особое значение, т.к. именно в нём мы основательно “перевоспитываем” свой эгоизм.
В то мгновение, когда мы проходим через врата Смерти, мы поднимаемся в мир, в котором укрепляется и возвышается наше “я”. В нём душа подготавливается – на основе переживаний, вынесенных из прежних инкарнаций – к построению новой предстоящей жизни. Таким образом, между смертью и новым рождением человек преимущественно занимается самим собой.
Рассматривая подобным образом человеческую душу, мы видим её с двух точек зрения: с одной стороны – физический мир является для неё большой школой, где она должна исходить из себя, где она может превратить эгоизм в альтруизм, открыть себя всему бытию; с другой стороны – в мире между смертью и новым рождением душа должна жить, наоборот, укреплённой в себе самой, ибо душа слабая и неукреплённая совершенно не имеет цены в нём.
Что же из этого следует? Из этого следует, что человек в действительности должен остерегаться применять то, что верно по отношению к одному миру, к миру другому. Когда человек пронизывает самостью своё существо, живя в физически-чувственном мире, это и является злом. Мы должны работать над укреплением нашего “я” так, чтобы поступки и мысли наши были, по возможности, альтруистическими.
Поистине, не напрасно рассматриваем мы зло и дурное как свои отображения: это показывает нам условия нашего включения в чувственный мир, условия нашей кармы, ведущие нас в нём до тех пор, пока мы не обуздаем эгоизма до такой степени, что будем в состоянии жить в ладу не только с самими собой, но и со всем миром. Из этого ясно, сколь отрицательно стремление применять к вещам внешней жизни то, что правильно лишь для личного духовного становления. Внешняя физическая жизнь со своей моралью должна стать вторичной по отношению к внутренним устремлениям души.
Может показаться противоречивым тот факт, что для того, чтобы проникнуть в духовный мир, надо укрепить в своей душе собственное “я”, “эго”. Но в том-то и дело, что войти в этот мир нужно без эгоизма. И это должен принять как закон каждый, стремящийся в духовное. Надо стараться использовать внешнюю физически-чувственную жизнь для того, чтобы стать альтруистом, ибо в духовной жизни (т. e . между смертью и новым рождением) нет возможности стать таковым. В этом и заключается кажущееся противоречие. Пройдя через врата Смерти, мы должны в духовном мире укреплять внутреннее нашей души; но с другой стороны, мы не можем достичь этого иначе, как путём альтруистической (неэгоистической) жизни перед смертью. Таким образом:
АЛЬТРУИЗМ В МИРЕ ФИЗИЧЕСКОМ, ЭТО – ОТОБРАЖЕНИЕ ПРАВИЛЬНОГО, ИСТИННОГО, ВОЗВЫШАЮЩЕГО ДУХ ЭГОИЗМА МИРА ДУХОВНОГО.
Мы видим теперь, сколь сложными становятся понятия по мере приближения к духовному миру. Но зато теперь стало ясно, к чему, собственно, должен стремиться каждый в своей жизни.
Глубочайшей тайной бытия является факт, что человек низводит в физический мир то, что необходимо ему как духовному существу, и что это его высшее, его лучшее в духовном становится причиной зла и заблуждений во внешнем мире.
Почему Лотце и другие мыслители приходят к выводу, что невозможно до конца проникнуть в причину зла? Они останавливаются потому, что их способность познания не может проникнуть в духовный мир, а зло не может быть объяснено в мире физическом, ибо оно является лишь результатом злоупотребления силами, принадлежащими духовному миру. Поэтому ничего удивительного нет в том, что ни один философ, не признающий мира духовного, не может найти и объяснить в физическом мире корней и происхождения зла. И если человек склонен отворачиваться от возможности проникнуть в духовный мир, то не может он прийти и к познанию внешнего зла, того, которое выступает, например, в мире животных.
Не вполне правы те, кто полагают, что именно потому, что души связаны с материальным бытием, импульс зла можно приписать этому последнему, как бы самой материи. Нет, зло возникает именно благодаря духовным свойствам и духовным возможностям человека. Где была бы мудрость мирового порядка, если бы она пожелала ограничить человека возможностью развить в физическом мире одно лишь добро, ценою лишения его сил, необходимых для развития в духовном мире?
Благодаря тому, что мы являемся существами одновременно принадлежащими и духовному и физическому мирам, и что законом в нас является не препятствование духовному развитию, но содействие ему, благодаря этому мы имеем возможность – подобно маятнику, качающемуся из стороны в сторону – принести в чувственный мир то, что свойственно духовному; то, благодаря чему мы являемся духовными существами.
Я прекрасно знаю, что такие представления о зле понятны лишь незначительной части человечества, но, тем не менее, они будут все больше и больше вливаться в человеческую духовную жизнь. Ибо разрешение проблем мира вообще, невозможно без признания духовного мира, как основы чувственно-физического. С добром, существующем в мире, человек мог бы как-то разобраться (хотя он, без сомнения, ещё заблуждается в этом отношении), но со злом он не справится, не познав того, сколь необходимо в мире существование последнего.
Вопрос о происхождении зла вводит нас в тайны человеческого бытия. Человек становится носителем зла из-за неправильного применения сил, дарованных ему для совершенствования.
В ХIX столетии выступает философия, называемая пессимизмом. Это воззрение, которое рассматривает зло и приходит к выводу, что мир желает от человека лишь одного, чтобы тот привёл мир к концу. Мне достаточно указать лишь на Шопенгауэра, видевшего истинное спасение в отрицании, уничтожении бытия.
Я хотел бы еще указать и на то, что в эпоху материализма, опутывающего души людей, должно наступить полное отчаяние в отношении разрешения проблемы зла. Ибо материализм отрицает духовный мир, откуда нам льётся свет, дающий смысл жизни и объясняющий место зла в ней.
Да и религиозные люди, не заботящиеся о том, что предлагает им эпоха и разум, эгоистически живущие в своем вероисповедании, — также представляют из себя больших эгоистов. Они отвергают всё, что выходит за пределы им привычного, — и им нет никакого дела до остального разумного мира.
Но есть и другие натуры, которые не в состоянии оставаться равнодушными к тому, что приносит с собой дух времени.
Человек, рождённый в определённую эпоху в физическом мире, должен жить в условиях этой эпохи. Самое замечательное в физической жизни есть то, что наше собственное существо находится как бы совместно с существами, находящимися вне её. При развитии материализма в последние столетия стало естественно, что как раз самые удивительные и глубокие умы были проникнуты таким объяснением мира, согласно которому окружение мирового бытия рассматривалось лишь как внешнее явление чувств.
Я хочу вам сегодня указать не на Ницше, а на другого мыслителя, являющегося с известной точки зрения самым трагичным мыслителем ХIX столетия. Таким философом, прошедшим через трагизм материализма, не смотря на то, что он сам материалистом не был, является Филипп Майнлендер. Внешне его можно было назвать последователем Шопенгауэра, но он был, в известном смысле, человеком своего времени, который взирает лишь на материальное содержание мира, на современную науку, и во всём он находит исполненный злом мир и человека, одарённого злом. “Вот мир, исполненный естественно-научной закономерности, но полный нужды, горя, страдания и зла, — говорил Майнлендер, — мы, без сомнения не находим здесь духовного”.
В 1876 году вышел в свет первый том его «Философии освобождения».
Итак, Майнлендер, взирая на мир, видел его под влиянием материализма таким, каким он является внешним чувствам и связанному с чувствами рассудку. Так приходит он к выводу, что духовный мир предшествовал нашему, что все души пребывали в домировом Божественном бытии, и что Бог из этого домирового бытия не перешёл в настоящее, поэтому мир сделался таковым. На наш мир он смотрит как на “труп”, идущий навстречу своему уничтожению для того, чтобы то, что привело Бога и Его духовный мир к умиранию, в конце концов, нашло бы своё освобождение в окончательном уничтожении этого “трупа”.
Пусть смеются монисты над такими мыслителями: тот же, кто разбирается в человеческой психологии и знает, как может стать мировоззрение внутренней судьбой души, как душа может принять в себя мировоззрение, — тот понимает, что должен пережить человек подобных взглядов. То, что он чувствовал существующие противоречия острее и глубже, чем Шопенгауэр и Ницше, доказывает следующее. На 35-м году жизни он закончил свою «Философию освобождения», в которой высказал мысль, что внутренняя сила человека должна быть излита в мир (использована бестелесно) для того, чтобы быстрее исполнить то, что кажется наиглавнейшим, вместо того, чтобы продолжать далее использовать своё тело. И с величайшей последовательностью он подвёл свою жизнь к концу, совершив самоубийство по убеждению. Эта трагическая судьба, тем не менее, неимоверно значительна для нашей эпохи, ибо показывает нам, как должна жить и чувствовать душа, желающая проникнуть во внутренний смысл мироздания.
Нужно очень хорошо понимать, что для духовного развития человечества период материализма совершенно необходим. Чтобы лучше объяснить это, приведу следующий пример: животные могут голодать очень долго, голодом можно ускорить процесс превращения головастиков в лягушек. Некоторые виды рыб подготавливаются к воспроизведению длительной голодовкой, ибо они благодаря этому становятся сильнее. Это является точным отображением того, что происходит с душой в эпоху материализма. Способности к познанию образуются в течение определённого времени: человечество должно некоторое время “поголодать”, пожить без “духовной пищи”, чтобы потом воспринять духовное на совершенно новом, более высоком уровне сознания. Мы должны будем увидеть, что наш теперешний мир дает нам возможность найти в нашей душе нечто, ведущее нас в будущее, точно так же, как внешний мир ведёт нас к прошлому. Нельзя отрицать, что Майнлендер был в известном смысле прав, когда говорил, что наш теперешний физический мир представляет собой остатки первоначального духовного развития. Даже внешняя геология приходит ныне к такому выводу. Ступая по коре Земли, мы ступаем по “трупу” душевно-духовного развития. И в то же время, воспринимая эти данные с высот духоведения, в нас оживает то, что для Майнлендера не существовало, в чём он сомневался.
И здесь очень уместны слова Гёте, которые он вложил в уста Фауста, показывающие, как может отойти от духа человек:
Стремящийся познать или постичь живое,
Дух выключает из него сперва;
Все части перед ним являются тогда:
Нет лишь того, что их связует – духа.
Это изречение применимо, конечно, ко всем видам познания мира. Судьбой человечества на протяжении нескольких столетий было: изучение частей. И всё больше и больше будет чувствоваться потребность духовного осмысления гармонии целого.
Таким образом, мы действительно стоим на рубеже двух эпох: материалистической и спиритуалистической. И ничто, может быть, не в состоянии доказать нам в популярной форме, насколько мы должны идти навстречу спиритуалистической эпохе будущего, как рассмотрение проблемы зла, получающего правильное осмысление лишь тогда, когда мы поднимаем наши взоры в светозарные высоты духа.
Итак, благодаря духоведению мы чувствуем себя в согласии с лучшими умами всех времён, страстно жаждавших того, что даст духоведение человечеству в будущем. Нужно только непредвзято подойти к тому, что в условиях развивающегося мира, многие вопросы, поставленные ранее, требуют качественно нового, доступного только высотам духоведческого взгляда освещения.
|