Александр Вячеславович ПОКИДОВ

«МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА» И «LYRIC RUSSIA»

Достаточно быть наблюдательным человеком с «сенатом в мозгу» (термин Петра I), чтобы сделать вывод, что в перипетиях и катаклизмах современной истории и истории вообще последнее слово будет за культурой. За понятием, смысл которого был предварительно нащупан ещё древними римлянами: «cultura» это «возделывание», «обрабатывание», «уход», «воспитание», «образование», «почитание».

Вопиющий парадокс, однако, в том, что эту шестёрку значений никак не уразумеют как раз те организации (учреждения), которым предписано заниматься вопросами культуры, прежде всего выраженной в слове. (Вначале было слово …). Для этих утомлённых отнюдь не солнцем организаторов «центров возделывания сорняков» «уход» за самолюбивыми бездарностями становится «культом», если они приносят весомый доход… Оборотной стороной этого является крайнее раздражение и досада, если вожделенный доход подменяется массой хлопот. Если, по словам Маяковского, «труднейшая из служб – это хождение по учреждениям», то на культурных учреждениях не мешало бы повесить знаменитый дантевский лозунг: «Lasciate ogni speranza voi qu’ entrate!» («Оставь надежду всяк сюда входящий»)!

Кстати, о Данте. Семьсот лет прошло с того дня, когда великий флорентиец написал в конце своей книги «Monarchia»: «О род человеческий, сколько бурь и невзгод, сколько кораблекрушений должен был ты претерпеть, чтобы, обратясь в многоголовое чудовище, ты стал метаться в разные стороны…».

За эти семь столетий человечество прошло через инквизиторское средневековье и средневековье цивилизованное, а, в конце концов, потеряв в XX столетии до 190 млн. человек, поставило перед собой вопрос: «Можно ли продолжать в том же духе?»

Если не спрашивать об этом у талибов и пиратов, ответ будет однозначный: нельзя. Когда-то Поль Валери сказал, что «история – это наука о том, чего уже нет и не будет». Категорично и оптимистично. Но как тут быть со знаменитой фразой Карла Маркса (из «18 брюмера Луи Бонапарта»), что «традиции всех мёртвых поколений тяготеют как кошмар над умами живых»?! А что такое «традиции»? Не есть ли они всего лишь ностальгия, разгуливающая прилюдно в полной парадной форме? А вот крайность «ностальгии»: «мёртвые правят живыми» (Огюст Конт). Думается, доживи Данте до XXI века и понаблюдай новых людей и новые эпохи, он сказал бы нечто похожее.

Однако вернёмся к культуре, пока она не сказала ещё своего последнего слова. Один из эрудированнейших историков и мыслителей XX века – Юрий Михайлович Лотман, совсем недавно ушедший от нас, подчёркивал, осмысляя понятие «культура», что она, с одной стороны, есть «генетическая память» коллектива и человечества, а, с другой стороны, имеет отношение к прогнозированию, являясь сферой предвосхищения или творения будущего. Заметим сразу, что именно «предвосхищение» и «творение» будущего так или иначе всегда были и будут в сфере культуры. Лотман акцентирует, что культура – это непрерывность нравственной, интеллектуальной и в целом духовной жизни человека. Иными словами это – фактор непрерывного прогресса и совершенствования общества и самого человека.

Что могли означать эти понятия в XVIII веке, когда для лучших умов стало очевидно крайнее неудобство, а ещё лучше сказать – крайняя нелепость разобщённости человечества? Это могло означать только одно: необходимость преодоления разобщенности и разорванности общества, необходимость и неминуемость сближения наций через все доступные каналы, прежде всего – через взаимодействие культур, через поиск общего и определяющего.

Оставим на минуту XVIII век и обратимся к концу третьего десятилетия века XIX. 31 января 1827 года Иоганн Петер Эккерман (1792-1854) записал в своих «Беседах с Гёте» два мнения последнего: «Поэзия есть общее достояние человечества»… (к этому мнению мы ещё вернёмся) и «Национальная литература немного стоит. Сейчас мы вступаем в эпоху мировой литературы, и каждый должен теперь содействовать тому, чтобы ускорить появление этой эпохи».

15 июля 1827 года Иоганн Вольфганг Гёте сказал: «… хорошо, что нам сейчас, при тесном общении между французами, англичанами и немцами приходится друг друга поправлять… от этого для мировой литературы большая польза, которая обнаруживается всё яснее». В конце февраля 1827 года Гёте писал в Берлин к советнику А. Штексусу о своём убеждении, что «формируется мировая литература и все нации тяготеют к этому и поэтому предпримут дружественные акции».

Гёте выразил идею, которая пробивала себе дорогу за много десятилетий до того. Пойдём по следам некоторых ранних предшественников Гёте.

Обратим, прежде всего, внимание на мнение одного из французских гуманистов конца XVIII века Дж. Вико в его труде об «Общей природе наций» (1795 год), о том, что каждому типу культуры присущи такие черты, которые нельзя больше найти ни в какой другой эпохе или у другой нации – при наличии глубоких черт их сближающих. Вико писал также о нередко сказывающемся «тщеславии наций», то есть об убеждении в превосходстве наций… Мимоходом зададим вопрос: а как корчевать такое тщеславие, как не наглядным показом абсурдности такого тщеславия при сравнении с другой культурой, такого тщеславия лишённой?..

Идеи прогресса, которые мы находим у Вольтера, Дидро и других французских просветителей, с большой убедительностью разработаны у Ж. Л. Кондорсе, который ратовал за равенство наций и прогнозировал «действительное совершенствование человека».

Великолепной фигурой в осмыслении истории как процесса развития является Иоганн Годфрид Гердер (конец XVIII века). Сферой интересов Гердера была философия культуры в широком смысле слова. Он писал убеждённо и пророчески: «Поэзия, философия и история, как мне думается, – это три светоча, которые распространяют свет над нациями, сектами и племенами: священный треугольник! Поэзия возвышает человека над всеми односторонностями и всеми раздорами, представляя вещи в их чувственной непосредственности. Философия создаёт ему твёрдые, прочные основы; если это ему необходимо, история не откажет в примерах».

Далее. «Поскольку человеческий рассудок во всяком многообразии ищет единства …, то и мы из бескрайнего царства превращений можем вернуться к простейшей теореме: весь человеческий род на земле – это только одна и та же порода людей». Отсюда органически вытекает мысль о «солидарности, которая должна объединить человеческую расу, а для этого требуется, чтобы каждый народ вносил в общую сокровищницу всё то лучшее, что он может предложить, не разрушая гармонии целого (!! – А.П.) и не колебля тех основ человечности, на которой она зиждется…».

Можно было бы перечислить десятки трудов, вышедшие в середине и конце XVIII века (века Просвещения) по проблемам законов, нравов, религии, обычаев и идеалов разных народов. Всё наиболее значительное, что появлялось в западно-европейской литературе, быстро становилось достоянием соседних стран. Резко увеличился поток переводов. Отмечалось, что «способность к поэтическому творчеству есть общее достояние всех народов». Предвосхищая идею Гёте о мировой литературе, выражалась надежда о том, чтобы «отдельные литературные республики связать в единую конфедерацию духа, республику художественного слова, которая доныне была разделена границами. Каждая нация будет обогащаться сокровищами своих соперников, отнюдь не теряя собственного лица…»

Первый советский исследователь темы «мировой литературы» Н. П. Верховский называет XVIII век веком «литературных открытий»: «именно в это время складывается всемирно историческая репутация некоторых поэтов, а до этого подобных репутаций не существовало – существовало лишь представление об образцах для подражания». О поэтах-переводчиках, увы, ни слова…

Если вернуться к фигуре Гердера, то следует отметить, что у этого гуманиста был полностью подготовлен первый элемент гётевской концепции мировой литературы – требование литературной автономии и равенства. Ведь Гёте мыслил формирование мировой литературы в условиях «интеллектуального партнёрства» – самостоятельное развитие и взаимодействие, без всякого давления. Гердер, призывая к разумным контактам, призывал одновременно к совершенствованию искусства перевода, ибо на переводчике лежит громадная ответственность, – в его власти явиться «утренней звёздой новой эпохи» в немецкой литературе.

Оценивая роль Гердера, следует отметить, в том, что он заставил людей в других странах начать мыслить понятиями мировой литературы. Не мешало бы и нам подхватить такое же начало. Минуя такие фигуры, как Шиллер, Лессинг, Фихте, Шеллинг, упомянем поэтическую мысль соратника Гердера – Вакенпродера, который приводил пример с таблицей умножения, одинаковой для всех народов: «таким же образом чувство прекрасного – один и тот же небесный луч, который, проходя через многоразличные грани других наших чувств, в разных землях преломляется тысячами разных цветов». Не менее поэтична его мысль о равных правах самобытных искусств разных стран на признание и преклонение. Он говорил: «не на одной ли земле находятся Рим и Германия? Не проложил ли отец небесный дороги через весь земной шар, с севера на юг и с востока на запад?.. Или Альпы не преодолимы? – А коль скоро это не так, то не может ли жить более чем одна любовь в человеческой душе?»

В конце XVIII века глава романтической эстетики иенской школы Фридрих Шлегель настаивал на общности европейской культуры, подчёркивая сходный дух языков, обычаев и установлений. «Культура европейских народов так тесно связана и внутренне сцеплена в постоянном взаимодействии всех отдельных частей, что при всём различии имеет так много общих черт, что может рассматриваться только как целое».

Особое внимание следует уделить английскому критику и литератору Томасу Карлейлю (1795-1881). Он обращался к человечеству вообще, независимо от условий, времени и пространства, глубоко веря в добрые качества человеческой природы. Он убеждён, что «слово, идущее из глубины души, найдёт себе отзвук в душе всех людей». Поразительно его отношение к печатному слову, к книге: «Из всего, что человек может сделать или осуществить здесь, на земле, самым важным, удивительным и ценным мы должны признать книги». «Литература – наш парламент», говорил он. Очень далеко идущая мысль… Формирование мировой литературы Карлейль связывал и с субъективным фактором – со стремлением писателей к контактам, – это особая задача, стоящая перед литераторами всех стран.

Вернёмся к Гёте. Известно, что он высоко оценивал устное народное творчество. В книге «Dichtung und Wahrheit» («Поэзия и Правда») Гёте завершает пассаж о народной поэзии словами: «… всё это свидетельствует о том, что поэзия – дар, свойственный всему миру и всем народам, а не частное наследственное владение отдельных тонких и образованных людей». Для эпохи Гёте это замечание было достаточно важным и гуманистически правильным, но было бы уместным, чтобы, высоко ценя устное народное творчество, Гёте присовокупил бы к понятиям «тонкости» и «образованности» обладателя поэтического дара также понятие личности, что, кстати, он сделал в другом месте: «Бесспорно, в искусстве и поэзии личность – это всё; однако среди критиков и ценителей искусства в новейшее время были слабые личности, которые этого не хотели признавать и пытались рассматривать великую личность творца лишь как своего рода незначительный придаток к творениям поэзии и искусства. Но, конечно, чтобы ощущать крупную личность и чтить её, нужно и самому быть кое-чем». (П. Эккерман, «Разговоры с Гёте», стр.551, 14 февраля 1831 г.). Мысль Гёте следует признать как безоговорочно гениальную, применимую не только к самим творениям поэзии, но и к переводчикам-поэтам… Если бы, кстати, наши переводчики творений Джона Китса (1795-1821) вдумались в эту гётевскую мысль, они не совершили бы роковой ошибки, взявшись за перевод гениальных творений такой личности как Китс, не будучи сами практически ничем… О том, к каким результатам привели эти попытки изобразить «русского Китса», можно было бы написать целую книгу. Не менее интересной была бы книга с анализом переводческих усилий доморощенных «гигантов» самомнения, когда они брались за перевод действительных поэтических гигантов – Ф.И. Тютчева, А. А. Фета и ряда других. Остались рукотворные памятники этих усилий и этого самомнения…


* * *


В 1929 году немецкий писатель Герман Гессе (1877-1962) составил своеобразную «Библиотеку всемирной литературы», то есть перечислил более 150 выдающихся, с его точки зрения, шедевров из сокровищницы мировой литературы. Оговорив тот факт, что его метод отбора был «чрезвычайно субъективен», он, тем не менее, постарался показать, что его личные предпочтения не лишены разумности.

Нас в этом любопытном списке произведений особо может заинтересовать то, чтo он отметил в русской литературе и каково его мнение о переводе русских стихотворных опусов на другие языки. Он прямо замечает, что «многие поэтические тексты вообще непереводимы» (словно сам пытался переводить с группой коллег – и ничего из этой затеи не вышло!). Так, например, по его мнению «настоящая лирика – это не просто образы, воплощённые в благозвучно построенных стихах. В ней обретают материальность сами слова и рифмы, а музыка творческого языка становится символом мироздания и нашей жизни. Такая лирика всегда связана с неповторимым языком поэта, не только с языком его нации, но с его личным, лишь для него возможным поэтическим языком и потому непереводима».

Если бы знал уважаемый господин Гессе, какую смуту могло посеять (и, вероятно, посеяло) в умах «заинтересованных» людей такое мнение о «непереводимости настоящей лирики». И можно представить себе отчаяние молодого и очень сведущего переводчика перед страницей, на которой красуется «заведомо непереводимый» лирический опус… Отметив, что «особенно богата русская литература XIX века», он сразу относит А. С. Пушкина, «великого классика русского языка», к «авторам непереводимым», а, поскольку это так, он начинает с Н.В. Гоголя («Мёртвые души»), переходит к И. С. Тургеневу («Отцы и дети») и И. А. Гончарову («Обломов»), а, в конечном счёте, к Л. Н. Толстому и Ф. М. Достоевскому (ясно, что именно Г. Гессе берёт из них)…

Таким образом, «Библиотека» автоматически лишается А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, а также Ф. И. Тютчева, А. А. Фета, А. К. Толстого, К.Р. (Великого князя Константина Романова), В. М. Тушновой и вместе с ними десятков других творцов «настоящей» лирики. Горькая «потеря» для гётевской мировой литературы!.. Герман Гессе, вероятно, отдавал себе отчёт в том, что такие немецкие лирики, как Клопшток, Новалис, Гёрдерлин, да и сам великий Гёте также разделяют участь русских «настоящих» лириков ввиду той же пресловутой «непереводимости».

Улетевший дух многоуважаемого Германа Гессе может делать какие угодно жесты недоумения, когда узнает, что, вопреки многократно декларированной им «непереводимости», 600 шедевров русской лирики стали доступны англоязычным читателям в переводах автора этих строк и по существу – «общим достоянием человечества».

Надо сказать, в Великобритании прекрасно понимали и понимают значение перевода русской поэзии. Так, Оливер Элтон в предисловии к к своей книге "Verse from Pushkin and others" (1935 г.)сетовал на то, что, если русский роман уже давно открыт английскому читателю, то «с русской поэзией он знаком значительно меньше, а душа и гений нации наилучшим образом видны в самой поэзии».

Через девять лет переводчица русской лирики Фрэнсис Корнфорд, изложив в предисловии к книге своих переводов "Poems from the Russian" (Lnd. 1944) собственные принципы переводческого дела, завершила предисловие пожеланием, чтобы был создан «постоянно действующий Синдикат по Переводу русского стиха»…

К великому сожалению, этот Синдикат не был создан. Английские переводчики после 70-х годов надолго перестали браться за труд преодоления «особых трудностей», встающих перед интерпретатором русской лирики.

В 1946 году к обычным трудностям перевода добавилось обстоятельство, поставившее русскую поэзию в английском переводе на грань выживания, – печально знаменитая фултоновская речь Черчилля, положившая начало холодной войны между Западом и Россией. После этого, отнюдь не великого, «Слова», положение английских переводчиков из русской поэзии стало чрезвычайно затруднительным. Попытки дискредитации России и стремление отрезать её от западного мира на десятилетия осложнили взаимопонимание между Россией и Великобританией и лишь к концу XX века стали делаться попытки перевода из русской поэзии.

Тем не менее, вопреки неблагоприятным условиям, английским интерпретаторам русской лирики удалось сделать ряд добротных переводов, однако их очень немного. Помимо нескольких прекрасных «непереводимостей» в переводе В.Набокова из А.С.Пушкина и тютчевских стихов («Святая ночь на небосклон взошла…» и «Тени сизые смесились…»), мы можем отметить 5-6 переводов Сесил Киш, Д.Филимора и 2-3 опуса других переводчиков.

В целом же, среди недостатков, которые можно отметить в серии английских переводов, сделанных в 1-ой половине XX века, прежде всего, бросается в глаза сам подбор стихотворений, в которых на первом плане – настроения омрачённости, трагизма, душевного надрыва. Это создаёт ущербное представление о творчестве поэта и о характере русского романтизма вообще. Речь не идёт о нескольких хрестоматийных опусах, которые обойти невозможно, например, о тютчевском «Люблю грозу в начале мая…». Есть даже случай углубления и усугубления этих минорных мотивов. Примеров такого типа можно привести десятки.

Второй отрицательный момент – резкое снижение того, что Фет отмечал у Тютчева:


Здесь духа мощного господство,
Здесь утонченный жизни цвет…


Переводчиков заботит паче всего передача вербального смысла, а не динамизм, пластика стиха, возвышенность и утончённость мысли (вербального смысла порой тоже не получается). Фактура и стилистическая ткань зачастую становятся "рыхлыми", синтаксис, не справляясь с русским голосоведением, приобретает вычурный вид, появляются лишние и ничего не значащие слова, "висящие в воздухе" конструкции. Бытуют обороты и лексика, облегчённые до веса "мушиного пера". Бытуют странности и отсебятины.

Формальные моменты не менее поразительны. Очень много так называемых "анжамбеманов", то есть переносов с одной строчки на следующую – типа:



A year ago it was, or even
Less – of your…
…who to the end held on to
Faith, faith and trust…
… – good genius, free
Us from…
And the dash of
Rain
…miracles, for all
The lessons, and the truth…
… strains wildly
 To fly …
… fill the whole
Of me


Рифмические моменты в доброй половине случаев – на уровне приближений или даже без приближения. Рифмуются такие, например, слова: 'breast – cast', 'muffled – suffer', 'Enchantment – tramped', 'spectres – melting', 'garbed – garden', 'Lord – prod', 'madness – shadows', 'There is – universe', 'descend – friends', 'believe – speech', 'bereaved – breeze', etc. etc.

Спрашивается, какие могут быть 'мощь духа' и 'утончённой жизни цвет', если на поэтических грядках 'цветут' такие цветочки? Можно было бы остановиться на анекдотических случаях интерпретации русского поэтического текста, но «анекдоты» бы пришлось рассказывать несколько дольше, чем Шахерезаде свои сказки.

А что произошло с переводом на русской ниве? В конце 60-х годов XX века в московском издательстве «Радуга» поняли, что дальше с торжествующим нулём мириться нельзя. Не без команды «свистать всех наверх!», в 1973 году «Радуга» выпустила том переводов восьми русских поэтов (от Пушкина до Фета) под редакцией Ирины Железновой (368 страниц). Оригиналы стихов отсутствуют, зато много оригинального в самих переводах. При всём том, что в комплектации тома фигурируют 8 переводчиков, издание приобрело характер трибуны для редактора книги, ибо свыше 4/5 тома – это её продукция. Например, из 56 помещённых переводов из А.С.Пушкина её выпало 53 опуса, а 3 сделала Эврил Пайман; из 82 тютчевских опусов Железнова перевела 57, то есть 70%; из 40 лермонтовских – 32 и так далее. Эта система была бы приемлемой, если бы продукция самой Железновой была на должной высоте, но анализ показывает, что до «эльбрусов» и «казбеков» тут весьма далеко. Учитывая уникальность тома, автор этих строк сделал подробный анализ более трёх десятков переводов… Не говоря уже о сотнях грехов в версификации и лексике, англичанам предлагаются такие, например, рифменные перлы: 'of-love' (несколько раз), 'learn-were', 'alas-cast', 'hunger-ragged', 'nearer-dear one', 'counter-on to', 'tortuous-offer us', 'stream-remain', 'bustle-mystery', 'sadness-distance', etc.; десятки ударных 'the' и прочие «чудеса».

Но главное – передача действительного поэтического и прочего смысла. Тут чудес ещё больше. Так, например, в хрестоматийном тютчевском «Люблю грозу в начале мая…» И.Железнова в строках «громокипящий кубок с неба / смеясь, на землю пролила» говорит следующее:


'The Storm Cup brimming with the seething
And bubbling wine dropped from her hand...'


Если пройти мимо трёх 'ing' форм на минимальном пространстве, выходит так, что боги потребляли земное bubbling wine, то есть «пузырящееся/булькающее вино», тогда как боги никогда не пили вина, а пили только амброзию, дававшую им бессмертие... Далее, «ветреная Геба» у переводчицы не вылила «громокипящий кубок» на Землю, а просто уронила (dropped) из своей руки 'The Storm Cup' – очевидно на радость земным любителям небесных даров… Кстати, термин «громокипящий кубок» надо было переводить как 'thunder-boiling bowl'.

Неутомимая Шахерезада могла бы рассказать и о том, как в тютчевском стихотворении «Весь день она лежала в забытьи…» (об умиравшей на глазах поэта Елене Денисьевой) в оригинале есть строка «Я был при ней, убитый, но живой…», которую Ирина Железнова переводит так: «я был живой, живой в силу привычки…» (!!). Шахрияр упал бы в обморок, услышав этот оборот.

В стихотворении А. К.Толстого «То было раннею весной…» переводчица Эврил Пайман делает такой зачин: 'It happened in the early Spring…'. Наглядный образец того, как нелепость можно допустить уже в первой строке. Спрашивается, чтo же такое «случилось», если два любящих человека просто стоят («в тени берёз то было») и смотрят друг на друга среди просыпающейся природы? Ровным счётом тут ничего не «случилось». В конце перевода этого перевода выскакивает ещё один образец абсурда, от которого бы уже сама Шехерезада могла бы оторопеть:


'It happened in our morning-time,
What bliss, what grief immersed me!'

то есть

«Это случилось в утреннюю пору (нашей жизни),
Какое блаженство, какая скорбь охватила меня!»

Вот те на! Если в оригинале есть, в частности, восклицание «О слёзы!», то это вполне логично, ибо человек может плакать не только от скорби (её нет у А. К. Толстого!), но и от счастья (оно только и есть). Сие до интепретаторши не дошло, а в итоге иностранный читатель станет перед стихотворением А.К.Толстого как перед загадкой Сфинкса, ибо во 2-ом четверостишии оригинала есть «когда с улыбкой предо мной / Ты очи опустила…», а у Э. Пайман в этом месте стоит 'with a smile most promising' (то есть с многообещающей улыбкой). Спрашивается, если милая и любимая девушка улыбается «в высшей степени многообещающе», то с какой стати герой стихотворения охвачен «скорбью»? Что за непостижимая нелепость!

Ещё одну «сказку» в заключении. В гениальном опусе Ф. И. Тютчева «От жизни той, что бушевала здесь…», не говоря о прочих чудесах, обратим внимание на концовку:


she (т.е. Природа) offers us
The sanctum of her fathomless abyss

то есть

она предлагает нам
святилище своей бездонной бездны
(это вместо «Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной)

Настоящий переводчик скорее повесится, нежели опустит два эпитета, применённых Тютчевым к бездне. Кроме того, переводческая «бездонная бездна» определяется как 'sanctum', то есть это некое «святилище», «святая святых», нечто вроде рая… Очутиться бы в такой райской бездне… И умирать не страшно…

Могучий 360-опусный том остался «одиноким странником» в истории отечественных переводов из русских классических поэтов на английский язык. Больше ничего такого из «Радуги» не выходило. Стоит лишь упомянуть о том, что издательство «Вагриус» в 2008 году выпустило 3-томник Ф. И. Тютчева на многих языках Европы, собрав по сусекам всё, что осело в хранилищах Библиотеки иностранной литературы им. Рудомино в Москве, в том числе и 26 моих опусов (автор проекта – глава Библиотеки Е. Ю. Гениева).


Что, однако, поделывали англичане на новом этапе, то есть на рубеже веков? Поскольку, по выражению Маяковского «поэзия – пресволочнейшая штуковина: существует и ни в зуб ногой», в 90-х годах в Великобритании возродилась тяга к русской поэзии и культуре вообще. Наша «Независимая газета» сообщила в номере от 24 июня 1999 года о том, что к 200-летнему юбилею А.С.Пушкина в Великобритании вышли 5 томов полного собрания переводов нашего поэта ('The Complete Works', Milner and Company LTD), в том числе 3 том, посвящённый лирике поэта (1820-1836 годы). Книги были подготовлены к печати международной редколлегией, объединившей учёных из России, Англии, США, во главе с экс-министром культуры Великобритании Ианом Спротом. Патроны издания – Его Королевское Высочество принц Майкл Кентский и супруга бывшего президента СССР Раиса Горбачева. Сообщается, что над новыми переводами лирики «успешно работали Ирина Хендерсон, Джеймс Фейлен, Джилл Хиттс, Джон Куттс и другие». Есть, вместе с тем, и классические переводы, начиная с первых опусов современника А. С. Пушкина – Томаса Шоу (1839 г.) и заканчивая переводами В. В. Набокова. Подчёркивается, что данное издание есть итог длительной 160-летней истории переводов А. С. Пушкина на английский язык.

Длительность, разумеется, ещё не залог успеха. Анализ, как всегда, покажет, в чём выразился итог многолетних усилий и как обошлись с лирикой Пушкина – «религиозного философа (!?), патриота и певца самодержавной России (!?)». Мы не можем оставить этот итог без самого пристального внимания.

Посмотрим теперь, что вышло из-под пера «замечательного современного переводчика Адриана Рума» в одном из двух маленьких фрагментов, вписанных Пушкиным в альбом Анны Петровны Керн (1828 г.):

Оригинал Перевод А.Рума Буквальный перевод опуса
А. Рума
Мне изюм
Нейдёт на ум
Цукерброд
Не лезёт в рот
Пастила нехороша
Без тебя, моя душа
Candied peel
I fail to feel,
Almond paste
Is not my taste
Apple tart is hard to start
When we’re apart, my sweetest  heart
Цукаты
Я не могу чувствовать
Миндальная паста
Мне не по вкусу
Яблочный торт трудно начать
Когда мы врозь, моё  сердце

Вся восхитительная оригинальность этого опуса в английском варианте заключается в том, что от Пушкина тут решительно ничего не осталось. Вместо «религиозного философа» мы видим субъекта, раздетого до нитки… Как говорил один русский писатель, «ври, да знай же меру».

А ведь положение было отнюдь не безнадёжное, что касается истинной пушкинской образности. Попытаемся дать возможный вариант:


Raisins sweet
Seem quite unfit,
Zukerbrot
Sticks in my throat,
Pastila gives me no glee,
My dear heart, without thee.

Почтенный Адриан Рум мог бы дать "room" (пространство) хотя бы для «пастилы», до которой поэт был большой охотник. Хотя едва ли Адриан Рум реально знает, что такое пастила. На всякий случай подскажем ему: «пастила» это кондитерское изделие из фруктоягодной массы и сахара, обычно с добавлением яичных белков. Во времена римского императора Адриана пастилы, конечно, не было, но современные словари к услугам современных Адрианов: они этот термин имеют – 'fruit fudge' (не совсем точно) или просто 'pastila'. Пушкин мог бы подсказать англичанам, чтo это такое. Увы!

Что касается изюма, то это тоже для перевода, как говорится, «не фунт изюма». Но тут не только ни «фунта изюма», но даже ни единой «изюминки» нет…

Basta!


* * *


Наблюдая в течение более 50 лет, с начала 60-х годов, деятельность английских переводчиков русской лирики, высоко оценивая отдельные достижения этих искренне любящих Россию лиц и, вместе с тем резко отрицательно относясь к недостаткам и зачастую прямым катастрофам на этом поприще, я пришёл к выводу, что создавать английский эквивалент этой лирики должны представители российской поэтической культуры. Западному читателю не нужны ни посредственность в ореоле вымученной гениальности, ни плоский ширпотреб в роли «зеркала русской души». Поэтическая культура России, выношенная в сердцах поистине громадных личностей, заслуживает того, чтобы влиться в мировую литературу и культуру как «Душа в Заветной Лире» (А. С. Пушкин). Тут нужны, по Ф. М. Достоевскому, всечеловечность русского человека, всечеловеческий диапазон личности, а не пестрящая ошибками сольеристская «алгебра» творчества. Кстати, что касается характеристики личности, пригодной для переводческой и вообще литературной деятельности, то нелишне привести парадоксальную мысль того же Ф. М. Достоевского: «…можно быть чудеснейшим человеком и чрезвычайно мало смыслить в русской литературе». Иными словами, для «трансплантации» одной культуры в облик другой требуется не только блестящее знание языков, но и уникальная комбинация свойств, в которой интуиция и талант не существуют друг без друга, а дар не сводится к голой способности попугайски пересаживать на другой язык то, что выношено гениями переводимого языка. И мы снова возвращаемся к гётевским критериям той личности, которые пригодны для достижения высокой планки переводческого дела. В определённом смысле это дело есть дело несравнимо труднейшее, но нелеп тот, кто возьмётся за него без сознания, что это – «сладкая каторга» (по выражению Давида Самойлова) во имя свободы и престижа всех наций в мире.

Очевидно, следует конкретно и коротко перечислить то, что на сегодняшний день мне представляется важным включить в «LYRIC RUSSIA»:

1. 134 опуса Ф. И. Тютчева. Уже готовая книга (в макете) называется «НЕИСЧЕРПАЕМЫЙ СОДЕРЖАНИЕМ ДУХ…» (Достоевский о Тютчеве). Это – второй расширенный вариант первого тютчевского тома «80 звёзд из галактики Тютчева», вышедшего в 2003 году в московском издательстве «Грааль».

2. Около 100 опусов А. К. Толстого, включая все его «Крымские очерки», две трети всей его лирики, поэму «Иоанн Дамаскин», сатирическую поэму «Сон Попова», монологи из «Дон Жуана». Уже готовая книга (в макете) называется «РЫЦАРСКОЕ СЕРДЦЕ РОССИИ».

3. 30 опусов А. С. Пушкина.

4. 12 опусов Е. Баратынского.

5. 29 опусов М. Ю. Лермонтова.

6. 112 опусов А. А. Фета. Уже готовая книга (в макете) называется «ЗОВ ЗАДУШЕВНЫЙ».

7. 75 опусов (недавно извлечённого на свет Божий из запасников Пушкинского Дома) Великого князя Константина Константиновича (К.Р.). Уже готовая книга (в макете) называется «ТРЕПЕТНЫЙ ФАКЕЛ» В РУКАХ «ВЕСТНИКА СВЕТА».

8. 120 опусов Вероники Михайловны Тушновой. Уже готовая книга (в макете) называется «СЕРДЦЕ НА ЛАДОНИ».

В дальнейшем серия «LYRIC RUSSIA» может пополниться такими фигурами, как Я. Полонский, Д.Веневитинов, А. Апухтин, Н. Языков, П. Вяземский, Н. Плещеев.


Крайне важно, чтобы в серии для сохранения единства стиля и голосоведения переводы были выполнены одним мастером.

Том «80 звёзд из галактики Тютчева» заложил основу серии «LYRIC RUSSIA», и по всем признакам новые издания шедевров русской поэзии будут периодически выходить в свет, дополняясь новыми именами и новыми произведениями.

Если говорить об общей задаче всего цикла «LYRIC RUSSIA», то, охватывая практически весь диапазон русской ментальности, серия впервые предоставит возможность познать «загадочную русскую душу» западному читателю, а также будет очень полезным подарком для русских за границей, порвавших связи с родным языком. Кроме того, одной из важных функций серии – послужить своего рода «трамплином» для дальнейших переводов русской лирики на другие языки мира. Таким трамплином стал английский перевод для аварского поэта Расула Гамзатова, татарского поэта Муссы Джалиля, армянской поэтессы Сильвы Капутикян, ряда прибалтийских поэтов и, несомненно, станет для замечательной русской поэтессы XX века Вероники Михайловны Тушновой.

Охватывая свыше 600 опусов, «LYRIC RUSSIA» заполнит громадную брешь, которая десятилетиями препятствовала Западу и всему миру знакомиться с русской душой и идеалами России.


P.S. В 1914 году замечательный русский философ Н. А. Бердяев писал в цикле статей, объединённых общей темой «Русская идея»:

«С давних времён было предчувствие, что Россия предназначена к чему-то великому, что Россия – особенная страна, не похожая ни на какую страну мира <…>. Однако Россия не играла ещё определяющей роли в мировой жизни, она не вошла ещё по-настоящему в жизнь европейского человечества… России ещё не знает мир, искажённо воспринимает её образ и ложно и поверхностно о нём судит. Духовные силы России не стали ещё имманентны культурной жизни европейского человечества. Для западного культурного человечества Россия всё ещё остаётся совершенно трансцендентной, каким-то чуждым Востоком, то притягивающим своей тайной, то отталкивающим своим варварством <…>. На Западе ещё не почувствовали, что духовные силы России могут определять и преображать духовную жизнь Запада. Свет с Востока видели лишь немногие избранные индивидуальности. Русское государство давно уже признано великой державой, с которой должны считаться все государства мира и которое играет видную роль в международной политике. Но духовная культура России, то ядро жизни, по отношению к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает ещё великодержавного положения в мире. Дух России не может ещё диктовать народам тех условий, которые может диктовать русская дипломатия. Славянская раса не заняла ещё в мире того положения, которое заняла раса латинская или германская…»

И далее Бердяев пророчески писал: «Творческий дух России займёт, наконец, великодержавное положение в духовном мировом концерте. То, что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным. Для этого давно уже созрели потенциальные силы России. Бьёт тот час мировой истории, когда славянские расы во главе с Россией призываются к определяющей роли в жизни человечества».

Говоря о характерных особенностях русского национального духа, Бердяев подчёркивал такую парадоксальную его сторону, как «сверхнационализм», «универсализм». «Национализм, - писал он, - в России именно её сверхнационализм, её свобода от национализма; в этом самобытна Россия и не похожа ни на одну страну мира». Если подвести итог бердяевской мысли, следует сказать, что русскому народу совершенно чужд всякий национальный гонор, а тем более агрессивный национализм. Ещё менее свойственна русскому народу идея насильственной русификации. Тот факт, что она демонстрирует свои духовные богатства, веками накопленные сокровища красоты, воплощённые в шедеврах поэзии, говорит лишь о том, что Россия готова бескорыстно делиться со всем миром своими действительно колоссальными богатствами, желая лишь признания и восхищения. Культура, за которой будет последнее слово, должна воспринять сокровища русского духа как долгожданный исторический дар всему человечеству, как провозвестие единения в красоте и гармонии.

«LYRIC RUSSIA» должна стать акцией раскрытия русского духа – духа мужественного и нежного, свободолюбивого и светоносного. «LYRIC RUSSIA» - это призыв России к культивированию сверхнационального величия человека. Справедливо отмечено тем же Бердяевым, что «все великие народы проходят через мессианское сознание», что «разные народы в разные времена избираются для великой миссии». Такой мессионизм свят, но ничего религиозного в этой святости нет. Никто не может угадать, по выражению Ф. И. Тютчева, «как наше слово отзовётся». В одном можно быть уверенным – слово России отзовётся сочувствием, а, может быть, и чем-то большим.

ОБ АВТОРЕ СТАТЬИ

Зная с раннего детства английский язык и будучи воспитанным на своеобразной параллели русской и английской поэзии, в школьные годы (1935-45) я постоянно знакомился с образцами поэтических переводов на оба языка. Особенно интересовали меня экзерсисы английских переводчиков, пытавшихся делать русскую лирику английской. Поскольку к моменту окончания школы я получил достаточно практического опыта в общении с переводческой сферой, я интуитивно уразумел, что английские переводчики, при всём благородстве намерений, не справляются с задачей, путаются в понимании русского текста и зачастую просто выдают скороспелый брак. С началом учёбы в Московском Университете на филологическом факультете (1945-50) я укрепился в этом мнении и начал делать сам переводы с русского на английский. Это было замечено авторитетным в сфере филологии профессором Романом Михайловичем Самариным, доцентом Валентиной Васильевной Ивашёвой, которые, одобрив мои попытки, решили свести меня с известным ленинградским переводчиком Михаилом Леонидовичем Лозинским. В течение семи поездок к Лозинскому я прошёл хорошую школу перевода, работали мы иногда вместе (так получилось, в частности с переводами из Киплинга). Другой фигурой, оказавшей самое сильное влияние на мою переводческую практику, был московский мастер Давид Самойлов, которому принадлежит меткое в своей шутливости определение понятия «поэтического перевода как «сладкой каторги». Громадную роль в плане лексики и голосоведения сыграла филолог Эсфирь Максимовна Медникова, которая аранжировала многие семинара с целью тренажа в синонимике и ритмике английской поэтической речи. Несколько лет спустя Э.М.Медникова блистательно проявила себя, возглавив вместе с академиком Ю.Апресяном работу над трёхтомным «Большим англо-русским словарём», насчитывающем до 300 тысяч словесных единиц.

К началу 70-х годов окончательно оформились мои принципы перевода, и я, кроме того, приобрёл достаточно острое профессиональное зрение в отношении других переводчиков. К концу же тех же 70-х годов у меня оформилась идея объединить все мои переводы из Ф.И.Тютчева, А.А.Фета, А.К.Толстого, К.Р. (Великого князя Константина Романова), а также ряд опусов А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова – в единый цикл «Лирическая Россия» («LYRIC RUSSIA»). Значительным импульсом для реализации этой идеи послужила моя многолетняя работа в системе «Интуриста». Во время многочисленных контактов с иностранными туристами я убедился в том, что западная публика практически не имеет представления о жемчужинах русской поэзии, которые и являются средоточием русской ментальности, лирического духа России.


Параллельно с серией «LYRIC RUSSIA» и даже несколько ранее я работал над переводом на русский язык блестящих творений Джона Китса (1795-1821). Особенно активной стала эта работа к середине 80-х годов, когда стала очевидной картина разгрома Китса под видом его перевода. Русский Китс был «заложен» в конце 40-х – начале 50-х годов Л. Пастернаком и С. Маршаком, а далее, в 60-80х годах, над ним работали две дюжины «мастеров».

Подборки Китса в моём переводе стали появляться в периодике с 1972 года, а в 2005 году вышел великолепно оформленный томик «Сонеты. Оды» Д. Китса. Несколько ранее, в 2001 году, вышел столь же прекрасно и оригинально оформленный том из цикла 'Amoretti' английского поэта эпохи Возрождения Эдмунда Спенсера (1552-1599).

К 200-летию со дня рождения Ф. И. Тютчева в 2003 году вышел том «80 звёзд из галактики Тютчева» (первый том из серии «LYRIC RUSSIA»). 26 опусов из этого тома включены в 3-томник Ф. И. Тютчева (издательство «Вагриус», 2008), который составлен из фрагментарно подобранных переводов Тютчева на многие европейские языки. Уровень переводов производит впечатление «стёганого одеяла», если воспользоваться термином Томаса Мура.

В 2006 году появился мой том переводов из Томаса Мура (1779-1852) – «Ирландский бард любви и свободы».

Все издания содержат как переводы, так и оригиналы (bi-lingua), снабжены фундаментальными предисловиями и примечаниями.

Прекрасным аккомпанементом к этим публикациям послужила серия радио- и ТВ-передач. Так, в декабре 2003 года на Радио России Л.В.Борзяк, ведущая программы «Диалоги о культуре», провела передачу в связи с выходом тома переводов Ф. И. Тютчева. 20 апреля 2004 года Л. В. Борзяк пригласила меня в студию на прямую передачу по поводу выхода тома переводов сонетов Э.Спенсера. 18 июня 2005 года на «Радио София» была организована встреча с С.Юровым, поводом которой послужил выход тома переводов Дж. Китса и в которой в течение часа обсуждались проблемы поэтического перевода. В июле 2008 года радиостанция «Голос России» пригласила меня на передачу по поводу моей переводческой деятельности, в частности, о переводах детских сказок и стихов В. Маяковского, А. Барто, С. Михалкова, Т. Боковой.

В июле 2009 года на телеканале «Культура» состоялась передача «Худсовет» с моим участием.

В 2006 году автор заручился благосклонным вниманием бывшего посла Великобритании в России сэра Энтони Брентона.

В 2007 году положительную оценку моего труда я получил от Её Величества Королевы Великобритании Елизаветы II, которой был отослан мой том переводов из Ф. И. Тютчева.

В 2009 году проект «Лирическая Россия» выдвигался на Всероссийский конкурс «Держава-2009» в номинации «Русский мир» по теме «Сохранение духовного наследия».

Экземпляры всех вышедших томов получили библиотеки крупнейших университетов стран Европы, США, Индии, Австралии.

Кроме книг серии «Лирической России» полностью подготовлен к печати 2-томник Джона Китса. В 1-м томе представлены все 67 сонетов, около 40 лирических миниатюр и практически все оды (включая знаменитые оды 1819 года), составившие бессмертие этого великого лирика, прожившего всего неполных 26 лет. 2-й том включает пять крупных китсовых поэм – «Ламия», «Изабелла, или горшочек с базиликом», «Канун св. Агнессы», «Гиперион» и «Падение Гипериона» (все, за исключением «Эндимиона»).

Этому поэту автор отдал львиную часть своей жизни и считает всё, что ему удалось сделать из этого замечательного романтика, максимально возможным вкладом одного лица в копилку англо-русских поэтических связей.

Полностью подготовлен к печати том переводов на английский язык детских стихов Агнии Барто, Вл. Маяковского, С. Михалкова.

Готов макет сборника переводов самых известных русских романсов (bi-lingua), таких композиторов как П. Чайковский, М. Глинка, С. Рахманинов, А.Варламов, П.Булахов, К.Листов на стихи А.Пушкина, М.Лермонтова, А.Фета, А.К.Толстого, К.Р., Мея и других поэтов XIX века. Кроме текстов на двух языках, к каждому романсы даны НОТЫ.


ИЩЕМ ИЗДАТЕЛЕЙ И СПОНСОРОВ, и просто лиц, заинтересованных в пропаганде русской культуры!


Связаться с автором статьи можно по телефону в Москве: (495) 954-20-97

и по E-mail: sushkova08@rambler.ru



 Главная страница   Концепция   Эзотерические Портреты   Архив   Эксклюзив   Блог