Д. С. Мережковский

ДАНТЕ И МЫ

«Три в одном - Отец, Сын и Дух Святой - есть начало всех чудес». Этим исповеданием Данте начинает в Новой Жизни жизнь свою; им же и кончает ее в Божественной Комедии:

Там, в глубине Субстанции Предвечной,
Явились мне три пламеневших круга
Одной величины и трех цветов…
О, вечный Свет, Себе единосущный,
Себя единого в Отце познавший,
Собой единым познанный лишь в Сыне,
Возлюбленный Собой единым в Духе!

Все, чем Данте жил, и все, что сделал, заключено в этом одном, самом для нас непонятном, ненужном и холодном из человеческих слов, а для него - самом нужном, огненном и живом: Три.

«Нет, никогда не будет три одно!» смеется - кощунствует Гете (Разгов. с Эккерманом) и вместе с ним дух всего отступившего от Христа человечества наших дней. И Мефистофель, готовя, вместе со старой ведьмой, эликсир вечной юности для Фауста, так же кощунствует - смеется:

«Увы, мой друг, старо и ново,
Веками лжи освящено,
Всех одурачившее слово:
Один есть Три и Три - Одно».

Жив Данте или умер для нас? Может быть, на этот вопрос вовсе еще не ответ вся его в веках немеркнущая слава, потому что подлинное существо таких людей, как он, измеряется не славой - отражением бытия, слишком часто обманчивым, а самим бытием. Чтобы узнать, жив ли Данте для нас, мы должны судить о нем не по нашей, а по его собственной мере. Высшая мера жизни для него - не созерцание, отражение бытия сущего, а действие, творение бытия нового. Этим он превосходит всех трех остальных, по силе созерцания равных ему художников слова: Гомера, Шекспира и Гете. Данте не только отражает, как они, то, что есть, но и творит то, чего нет; не только созерцает, но и действует. В этом смысле, высшей точки поэзии (в первом и вечном значении слова poiein: делать, действовать) достиг он один.

«Цель человеческого рода заключается в том, чтобы осуществлять всю полноту созерцания, сначала для него самого, а потом для действия, prius ad speculandum, et secundum ad operandum». Эту общую цель человечества Данте признает и для себя высшей мерою жизни и творчества: «не созерцание, а действие есть цель всего творения (Комедии), - вывести людей, в этой (земной) жизни из несчастного состояния и привести их к состоянию блаженному. Ибо, если в некоторых частях Комедии и преобладает созерцание, то все же не ради него самого, а для действия».

Главная цель Данте - не что-то сказать людям, а что-то сделать с людьми; изменить их души и судьбы мира. Вот по этой-то мере и надо судить Данте. Если прав Гете, что Три - Одно есть ложь, то Данте мертв и мы его не воскресим, сколько бы ни славили.

Явный или тайный, сознательный или бессознательный суд огромного большинства людей нашего времени над Данте высказывает знаменитый итальянский «дантовед» (смешное и странное слово), философ и критик Бенедетто Кроче: «все религиозное содержание Божественной Комедии для нас уже мертво». Это и значит: Данте умер для нас; только в художественном творчестве, в созерцании он вечно жив и велик, а в действии ничтожен. Это сказать о таком человеке, как Данте, все равно, что сказать: «душу свою вынь из тела, веру из поэзии, чтобы мы тебя приняли и прославили».

Все художественное творчество Данте, его созерцание - великолепные, золотые с драгоценными каменьями ножны; а в них простой стальной меч - действие. Тщательно хранятся и славятся ножны, презрен и выкинут меч.

«В эту самую минуту, когда я пишу о нем, мне кажется, что он смотрит на меня с высоты небес презрительным оком», - говорит Боккаччо, первый жизнеописатель Данте, верно почувствовав что-то несоизмеримое между тем, чем Данте кажется людям в славе своей, и тем, что он есть.

Семь веков люди хулят и хвалят - судят Данте; но может быть, и он их судит судом более для них страшным, чем их - для него.

В том, что итальянцы хорошо называют «судьбою» Данте, fortuna, - громкая слава чередуется с глухим забвением. В XVI-м веке появляется лишь в трех изданиях «Видение Данте», Visione di Dante, потому что самое имя «Комедии» забыто. «Слава его будет расти тем больше, чем меньше его читают», - злорадствует Вольтер в XVIII-м веке. «Может быть, во всей Италии не найдется сейчас больше тридцати человек, действительно читавших Божественную Комедию», - жалуется Альфьери в начале XIX-го века. Если бы теперь оказалось в Италии тридцать миллионов человек, читавших Комедию, живому Данте вряд ли от этого было бы легче.

«О ты, душа… идущая на небо,
Из милости утешь меня, скажи
Откуда ты идешь и кто ты?» -

спрашивает одна из теней на Святой Горе Чистилища, и Данте отвечает:

«Кто я такой, не стоит говорить:
Еще мое не громко имя в мире».

Имя Данте громко сейчас в мире, но кто он такой, все еще люди не знают, ибо горькая «судьба» его, fortuna, - забвение в славе.

Древние персы и мидяне, чтобы сохранить тела покойников от тления, погружали их в мед. Нечто подобное делают везде, но больше всего в Италии слишком усердные поклонники Данте. «Наш божественнейший соотечественник» (как будто мало для похвалы кощунства - сравнить человека с Богом, - нужна еще превосходная степень): эта первая капля меда упала на Данте в XVI-м веке, а в ХХ-м он уже весь с головой - в меду похвал. Бедный Данте! Самого горького и живого из всех поэтов люди сделали сладчайшим и мертвейшим из всех. Казни в аду за чужие грехи он, может быть, слишком хорошо умел изобретать; но если был горд и чересчур жаден к тому, что люди называют "славой" (был ли действительно так горд и так жаден к славе, как это кажется, - еще вопрос), то злейшей казни, чем эта за свой собственный грех, не изобрел бы и он.

Те, кто лет семь по смерти Данте хотел вырыть кости его из земли и сжечь за то, что он веровал, будто бы не так, как учит Церковь, лучше знали его и уважали больше, чем те, кто, через семь веков, славят его за истинную поэзию и презирают за ложную веру.

Люди наших дней, счастливые или несчастные, но одинаково, в обоих случаях самоуверенные, никогда не сходившие и не подымавшиеся по склонам земли, ведущим вниз и вверх, в ад и в рай, не поймут Данте ни в жизни его, ни в творчестве. Им нечего с ним делать так же, как и ему с ними.

В самом деле, что испытал бы средне образованный, средне умный, средне чувствующий человек наших дней, если бы, ничего не зная о славе Данте, вынужден был прочесть 14000 стихов Комедии? В лучшем случае - то же, что на слишком долгой панихидной службе по официально дорогом покойнике; в худшем - убийственную, до вывиха челюстей зевающую скуку. Разве лишь несколько стихов о Франческе да Римини, о Фаринате и Уголино развлекло бы его, удивило, возмутило или озадачило своей необычайностью, несоизмеримостью со всем, что он, средний человек, думает и чувствует. Но это не помешало бы ему согласиться с Вольтером, что поэма эта - «нагромождение варварских нелепостей», или с Ницше, что Данте - «поэтическая гиена в гробах». А тем немногим, кто понял бы все-таки, что Данте велик, это не помешало бы согласиться с Гете, что «величие Данте отвратительно и часто ужасно».

Судя по тому, что сейчас происходит в мире, главной цели своей, - изменить души людей и судьбы мира, - Данте не достиг: созерцатель без действия, Колумб без Америки, Лютер без Реформации, Карл Маркс без революции, он и после смерти такой же, как при жизни, вечный изгнанник, нищий, одинокий, отверженный и презренный всеми человек вне закона, трижды приговоренный к смерти: «Многие… презирали не только меня самого, но и все, что я сделал и мог бы еще сделать». Это презрение, быть может, тяготеет на нем, в посмертной славе его, еще убийственнее, чем при жизни, в бесславии.

И все-таки слава Данте не тщетна: кто еще не совсем уверен, что весь религиозный путь человечества ложен и пагубен - смутно чувствует, что здесь, около Данте, одно из тех святых мест, о которых сказано: «сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая»; смутно чувствует, что на этом месте зарыто такое сокровище, что если люди его найдут, то обогатятся нищие. Как бы Данте ни умирал для нас, что-то в нем будет живо, пока дух человеческий жив.

Если отступившее от Христа человечество идет по верному пути, Данте никогда не воскреснет; а если по неверному, то, кажется, день его воскресенья сейчас ближе, чем когда-либо. В людях уже пробуждается чувство беспокойства; если еще смутное и слабое сейчас оно усилится, то люди поймут, что заблудились в том же "темном и диком лесу", в котором заблудился и Данте перед сошествием в ад:

Столь горек был тот лес, что смерть немногим горше.

Данте воскреснет, когда в людях возмутится и заговорит еще немая сейчас или уже заглушённая, не личная, а общая совесть. Каждый человек в отдельности более или менее знает, что такое совесть. Но соединения людей - государства, общества, народы - этого не знают вовсе, или не хотят знать; жизнь человечества - всемирная история, чем дальше, тем бессовестней. Малые злодеи казнятся, великие - венчаются по гнусному правилу, началу всех человеческих низостей: «победителей не судят». Рабское подчинение торжествующей силе, признание силы правом, - вот против чего возмущается «свирепейшим негодованием растерзанное сердце» Данте, saevissimo indignatione cor dilaceratum. Нет такого земного величия и славы, где дантово каленое железо не настигло бы и не выжгло бы на лбу злодея позорного клейма.

«Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются… Восстань, Боже, суди землю, ибо Ты наследуешь все народы» (Пс., 81). Это Данте сказал так, как никто не говорил после великих пророков Израиля.

Я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они име­ли. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? (Откр., VI, 9-10).

Этот потрясающий небо вопль повторяет Данте на земле:

О, Господи! Когда же наконец
Увижу я Твое святое мщенье,
Что делает нам сладостным Твой гнев?

В голосе Данте слышится немолчный в веках голос человеческой совести, заговорившей как никогда после распятой на кресте Божественной Совести.

Я не могу сказать, как я туда зашел,
Так полон я был смутным сном в тот миг,
Когда я верный путь уже покинул, -

вспоминает Данте, как заблудился в темном диком лесу, ведущем в ад. Кажется иногда, что весь мир полон сейчас тем же смутным сном, - как бы умирает во сне, чтобы сойти в ад. Если суждено ему проснуться, то, может быть, в одном из первых разбудивших его голосов он узнает голос воскресшего Данте.

Верно угадал Пифагор: миром правит Число; музыка сфер есть божественная в движении планет, звучащая математика. К музыке сфер мы оглохли, но лучше Пифагора знаем, что правящие миром основные законы механики, физики, химии, а может быть, и биологии выражаются в математических символах-числах.

Символ войны - число Два. Два врага: два сословия, богатые и бедные, - в экономике; два народа, свой и чужой, - в политике; два начала, плоть и дух, - в этике; два мира, этот и тот, в метафизике; два бога, человек и Бог, - в религии. Всюду Два и между Двумя - война бесконечная. Чтобы окончилась война, нужно, чтобы Два соединились в Третьем: два класса - в народе, два народа - во всемирное, две этики - в святости, две религии, человеческая и божеская, - в Богочеловеческой. Всюду два начала соединяются и примиряются в третьем так, что они уже Одно - в Трех, и Три - в Одном. Это и значит: математический символ мира - число Три. Если правящее миром число - Два, то мир есть то, что он сейчас: бесконечная война; а если - Три, то мир будет в конце тем, чем был сначала, - миром.

«Нет, никогда не будет Три - Одно», возвещает миру, устами Гете, дух отступившего от Христа человечества, и мир этому верит.

Ах, две души живут в моей груди!
Хочет одна от другой оторваться…
В грубом вожделеньи, одна приникает к земле,
всеми трепетными членами жадно,
а другая рвется из пыли земной
к небесной отчизне, -

возвещает миру тот же дух, устами Гете-Фауста. Хочет душа от души оторваться и не может, и борется в смертном борении. Это не Божественная Комедия Трех, а человеческая трагедия Двух. С Гёте-Фаустом, под знаком двух - числа войны, движется сейчас весь мир: куда - мы знаем, или могли бы знать по холодку, веющему нам уже прямо в лицо со дна пропасти. Первый человек, на дне ее побывавший и только чудом спасшийся, - Данте. То, что он там видел, он назвал словом, которое сегодня кажется нам смешным и сказочным, но завтра может оказаться страшно действительным: Ад. Вся «Комедия» есть не что иное, как остерегающий крик заблудившимся в «темном и диком лесу», который ведет в Ад.

Это и есть цель всей жизни и творчества Данте: с гибельного пути, под знаком Двух, вернуть заблудившееся человечество на путь спасения, под знаком Трех. Вот почему сейчас, для мира, погибнуть или спастись, значит сделать выбор: Гете или Данте; Два или Три. Только что люди это поймут, Данте воскреснет.

Найденные в пирамидах древнего Египта семена пшеницы, положенные туда за пять тысяч лет, если их посеять, прорастают и зеленеют свежей зеленью. Сила жизни, скрытая в Данте, подобна такому пятитысячелетнему пирамидному семени. «Три - одно, есть начало всех чудес» и этого, величайшего из всех, - Вечной Любви, воскрешающей мертвых.

Спасти нас может вечная Любовь
Пока росток надежды зеленеет…

Счастлив, кто первый увидит в сердце Данте певца бессмертной надежды, этот зеленеющий росток вечной весны; счастлив, кто первый скажет: «Данте воскрес».

Что это скоро будет - чувствуется в мире везде; но больше всего на родине Данте. Кто он такой в первом и последнем религиозном существе своем, всемирно-историческом действии Трех, люди не знают и здесь, как нигде. Знают чем был он для Италии, но чем будет для мира, не знают. Все еще и здесь живая душа его спит в мертвой славе очарованным сном, как сказочная царевна в хрустальном гробу.

Я пишу эти строки на одном из окружающих Флоренцию блаженно пустынных и райски цветущих холмов Тосканы. Стоит мне поднять глаза от написанных строк, чтобы увидеть ту землю, о которой Данте говорил в изгнании: «мир для меня отечество, как море для рыб, но хотя я любил Флоренцию так, что терплю несправедливое изгнание за то, что слишком любил ее, все же нет для меня места в мире любезнее Флоренции».

О ней (Беатриче) говорит Любовь: «смертное как может быть таким прекрасным и чистым?» «Как может земля быть такой небесной?» - могла бы сказать Любовь и о земле Беатриче. Кажется, нет в мире более небесной земли, чем эта. Вечно будет напоминать людям-изгнанникам об их небесной отчизне эта самая блаженная и самая грустная, как будто с неба изгнанная и вечно о небе тоскующая земля. Только здесь и могла родиться величайшая, какая только была в человеческом сердце, тоска земного изгнания по небесной отчизне - любовь Данте к Беатриче.

Цвет жемчуга в ее лице (Беатриче).

Тот же цвет и в лице ее земли. В серебристой серости этих далеких, в солнечной мгле тающих гор - исполинских жемчужин - цвет голубой, небесный, холодный, переливается в розовый, теплый, земной. И в девственной нежности, с какою волнуется чистая линия гор на небе и с какой на земле волновалась чистейшая линия женского тела, когда Беатриче шла по улице, «венчанная и облеченная смирением», - та же незримая прелесть, как в музыке дантовых о ней стихов:

«Amor che ne la mente mi ragiona».
«Любовь с моей душою говорит», -
Так сладко он запел, что и доныне
Звучит во мне та сладостная песнь.
И будет звучать, пока жива в мире любовь.

«Так смиренно было лицо ее, что, казалось, говорило: всякого мира я вижу начало», - вспоминает Данте первое видение Беатриче умершей - бессмертной. Так смиренно и лицо этой земли, что, кажется, хочет сказать: «всякого мира я вижу начало». Даже в эти страшные-страшные, черные дни, когда всюду в мире война, - в этой земле, где родилась вечная Любовь, - вечный мир.

О, чужая - родная земля! Почему именно здесь я чувствую больше, чем где-либо, что тоска по родине в сердце изгнанников неутолима, не хочет быть утолена? Почему я не знаю лучше ли мне здесь, в этом раю почти родной земли, чем было бы там, в аду совсем родной? И может ли земную родину заменить даже небесная? Кажется, этого и Данте не знал, когда говорил: «больше всех людей я жалею тех, кто, томясь в изгнании, видит отечество свое только во сне». Почему звучит в сердце моем эта тихая, как плач ребенка во сне, жалоба Данте-изгнанника: «О, народ мой! Что я тебе сделал?»

Это во сне, а наяву все муки изгнания - ничто, лишь бы и мне сказать, как Данте говорит от лица всех изгнанников, борющихся за живую душу родины - свободу:

Пусть презрены мы ныне и гонимы, -
Наступит час, когда, в святом бою,
Над миром вновь заблещут эти копья…
Пусть жалкий суд людей иль сила рока
Цвет белый черным делает для мира, -
Пасть с добрыми в бою хвалы достойно.

Только ли случай, или нечто большее то, что именно в эти, страшные для всего человечества, дни, может быть, канун последней борьбы его за свою живую душу - свободу - русский человек пишет о Данте, нищий - о нищем, презренный всеми - о презренном, изгнанный - об изгнанном, осужденный на смерть - об осужденном?

Никто из людей европейского Запада не поймет сейчас того, что я скажу. Но все поймут, когда увидят, и, может быть, скоро, что в судьбах русского Востока решаются и судьбы европейского Запада.

Самый западный из западных людей, почти ничего не знавший и не желавший знать о Востоке, видевший все на Западе, а к Востоку слепой, - Данте, кончив главное дело всей жизни своей - Комедию последним видением Трех,- умер - уснул, чтобы проснуться в вечности, на пороге Востока - в Равенне, где умер Восток, где Византийская Восточная Империя кончилась, и начиналась Западная, Римская.

Если в жизни таких людей, как Данте, нет ничего бессмысленно случайного, но все необходимо значительно, то и это, как все: к Западу обращено лицо Данте во времени, а в вечности - к Востоку. Данте умер на рубеже Востока и Запада, именно там, где должен был умереть первый возвеститель объединяющей народы Западно-Восточной всемирности. Если так, то впервые он понят и принят будет на обращенном к Западу Востоке - в будущей свободной России.

Только там, где, ища свободы без Бога и против Бога, люди впали в рабство, невиданное от начала мира, поймут они, что значат слова Данте: «величайший дар Божий людям - свобода… ибо только в свободе мы уже здесь, на земле, счастливы, как люди, и будем на небе блаженны, как боги».

Только там, в будущей свободной России, поймут люди, что значит: «всех чудес начало есть Три - Одно», и когда поймут, начнется предсказанное Данте всемирно-историческое действие Трех.

                                                                    Вступительная глава к книге «ДАНТЕ»

ГЛАВНАЯ     КОНЦЕПЦИЯ      ЭЗО ПОРТРЕТЫ     АРХИВ      БЛОГ НОВОСТЕЙ

Aquarius-eso